Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Куда вы, барыня? – догнал ее Никита. – Не стоит труда. Вы же видите – никого нет, их уже увезли…

Но Софи продолжала свой путь.

Часовой закричал: «Стой!» – и пригрозил штыком, она шла.

Из караульной вышел унтер-офицер. Поднял фонарь, чтобы заглянуть в лицо незваной гостье.

– Я хочу увидеть генерала Сукина, – сказала Софи.

– Генерал в такое время не принимает.

– Тем не менее мне необходимо узнать, отправили ли моего мужа с этим конвоем!

– Завтра узнаете.

– Куда их повезли?

– Уж конечно, не в Крым!

– Пойдемте, барыня, – прошептал Никита. – Если поторопимся, сможем их нагнать на ближайшей же станции.

Такая возможность вдохновила Софи и придала ей сил. Они заспешили в сторону Кронверкского проспекта, где стояли извозчики. Кучер, дремавший на облучке в крутящемся снеге, едва Никита дотронулся до его плеча, вздрогнув, проснулся, окинул их взглядом и запросил небывалую цену за то, чтобы доставить к первой почтовой станции на пути к Москве. Ночь на дворе! Софи, не споря, уселась в сани. Никита – рядом, тесно сжав колени.

По мере того, как сани удалялись от центра города, улицы становились все темнее. Когда выехали за городскую черту, кучер пустил лошадей быстрее. Софи сосредоточилась на двух черных лошадиных головах с растрепанными гривами, мотавшимися перед нею во мраке. Сердце ее забилось в такт стуку копыт по мерзлой земле. Ей хотелось обогнать свою судьбу. Прошел целый век – и впереди возникло строение почтовой станции – с крытым входом, фонарем над распахнутыми воротами. В желтом круге его света плясали белые снежинки. Во дворе никого. Арестантов уже повезли дальше.

Софи почувствовала, что силы изменяют ей. Вошла в общую комнату, села у печки. Двое крестьян спали валетом на широкой лавке. Их валенки дымились. Никита попросил показать регистр проезжающих. На последней странице – единственная фамилия: Желдыбин, фельдъегерь, сопровождавший заключенных. Внизу – список городов по пути следования: Рыбинск, Ярославль, Вятка, Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, Иркутск… Станционный смотритель, хитрым глазком посматривавший на встревоженную женщину в куньей шубе, в конце концов, спросил:

– Могу я вам чем-нибудь помочь, барыня?

– Нет, – ответила Софи. – Я думала, успею приехать вовремя, чтобы застать их…

– Кого застать? Каторжников? Да уж точно – слишком поздно! Они уже далеко теперь… Но может быть, вы хотите узнать, кого повезли нынешней ночью?

– О да! Да! Да! – закричала она.

Станционный смотритель приблизил свое лицо так, что ее едва не защекотала русая борода с застрявшими в ней зернами овса. Грубый конский запах ударил в ноздри. Он прошептал:

– Барыня, я записал все имена каторжников, чтобы сослужить службу таким, как вы. Однако вы же понимаете, барыня, как я рискую…

Софи молча вытащила двадцать рублей ассигнациями. Смотритель выхватил у нее из рук деньги и сунул за голенище сапога. Потом засопел и сказал с сокрушенным видом:

– Очень сильно рискую, барыня! Ну, просто всем!

Софи дала ему еще двадцать рублей.

– Храни вас Бог и Пресвятая Богородица! – поклонился станционный смотритель и передал ей исписанный лист бумаги. Фамилии, фамилии… Она читала, перескакивая, словно через ступеньки, и поспешно возвращаясь: Анненков, Вольф, Киреев, Торсон… Дойдя до последнего имени, вздохнула с облегчением: Николая в списке не было!

Софи была так сильно взволнована и потрясена, что, вернувшись домой, решила: так больше невозможно, надо написать императрице Александре Федоровне, – ничего, что я ей не представлена! Я смогу объяснить необходимость для меня последовать в Сибирь за мужем, «политическим преступником Николаем Михайловичем Озарёвым», и стану умолять императрицу походатайствовать за нас перед августейшим супругом. Сказано – сделано. На этот раз Софи отказалась от посредников и сама отнесла письмо во дворец. Молодой адъютант с ледяным взглядом пообещал, что послание будет передано, но отказался записать Софи на аудиенцию. Уходя несолоно хлебавши, она пожалела, что все-таки не обратилась к Ипполиту Розникову за помощью.

В день очередной встречи с Николаем она изо всех сил старалась казаться бодрой и оптимистичной. А он сказал, что – странное дело! – оттого, что он так долго, неделю за неделей, ждет отправки в Сибирь, этот отъезд стал для него почти желанным. Впрочем, не так уж странно: если мозг долго остается сосредоточен на одном и том же, это гипнотизирует, и катастрофа, которой непременно надо избежать, преобразуется в цель, которой надо достигнуть. Теперь, как многие его товарищи, Николай боялся не Сибири, совсем другого: он боялся, что его бросят в Шлиссельбургскую крепость, где власти порой забывали об узниках до конца их жизни, независимо от того, какой срок был им определен приговором. А если ему не повезет и его отправят туда, то Софи уже не сможет поселиться с ним в изгнании! Софи кое-как успокоила мужа и после его ухода осведомилась у Сукина, может ли подобное произойти.

– Действительно, – сказал тот, – некоторых арестантов решено перевести в Шлиссельбург. Но нам пока неизвестно, кого именно.

Ночь Софи не спала. Ей чудилось, что она руками держит рушащуюся каменную стену, которая вот-вот повалится на них с Николаем. 14 декабря визиты в Петропавловскую крепость были запрещены: власти наверняка решили ничем не радовать узников в годовщину их преступления. Боже мой, уже год прошел! В Рождество они виделись десять минут, и Сукин разрешил Софи передать Николаю посылку с едой. Город был расцвечен флагами, гирляндами, фонариками всевозможных цветов и форм… Во всех особняках балы, ужины, приемы, спектакли, концерты, маскарады… Только семьи узников существуют в другом мире, только они не участвуют в общем неудержимом веселье…

В середине февраля к Софи снова пришел Ипполит Розников, и ее тронуло внимание этого человека. Но, увы, пришел он без каких-либо новостей. А она не осмелилась сказать, что без его ведома написала императрице. Ипполит был элегантен, надушен, он коротко постригся, лосины туго обтягивали полные бедра. После ухода гостя Софи села к столу: надо было написать родителям. Конечно, она уже сообщила им, что Николя оказался замешан в политическом заговоре, но скрыла, насколько серьезно его положение – не хотелось уж слишком тревожить родных. Пришло время сказать правду. Оттуда, из Франции, то, что муж был приговорен к каторжным работам, не могло не казаться позорным. Софи так и слышала негодующие восклицания отца, слезливые причитания матери. Люди, живущие в нормальном обществе, следующие веяниям времени, менее всего способны понять, что иная кара лишь возвышает тех, кого должна была бы сломить и унизить.