Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Да, это именно так.

– Тогда мне бы хотелось получить у него аудиенцию!

Генерал Цейдлер тяжело вздохнул.

– Это невозможно, мадам!

– Почему?

– Потому что генерал-губернатора нет на месте, еще на прошлой неделе господин Лавинский отправился с инспекционной поездкой по Амуру.

– И вы мне сообщаете об этом только сегодня! – воскликнула молодая женщина.

– Я был уверен, что вы об этом знаете…

– Откуда бы я могла это знать!.. Нет, это просто… просто ужасно!..

Софи растерялась, на какое-то время поддалась панике, но быстро взяла себя в руки и заговорила снова.

– Длительная ли это поездка у господина Лавинского? – спросила она.

– Мне неизвестно, сударыня.

– А кто-то замещает генерал-губернатора, пока он отсутствует?

– Только не в том, что связано с такими деликатными делами, как ваше. Ваши документы должен подписать лично господин Лавинский!

– Но, может быть, с ним можно встретиться где-то на пути?

– Нет, не получится, один день генерал-губернатор здесь, другой – там…

– А если бы вы ему написали?

– Я не премину это сделать, но ведь господин Лавинский вернется раньше, чем получит мое письмо… Вы не представляете наших расстояний, мадам…

Изучая непроницаемое лицо генерала Цейдлера, Софи пыталась понять, правду он говорит или врет, желая от нее поскорее отделаться. В любом случае никогда в жизни она не ощущала себя настолько зависимой от чужой воли. Уходя, Софи чувствовала, что надежда ее добиться преимущества после вчерашнего инцидента оказалась тщетной: она проиграла по всем статьям!

Никита очень скоро встал и, хотя рука его была еще прибинтована к груди, он уже мог сопровождать Софи в ее прогулках по городу. Они выглядели забавно: он был на голову выше всех прохожих и, пока он делал шаг, Софи успевала сделать два. Новая белая сорочка заменила порванную в драке.

Город был небольшой, весь пропыленный, с прямыми улицами, мостовые – утрамбованные, тротуары дощатые, дома деревянные. Имелось также нечто вроде сквера из берез и лиственниц, где каждый вечер собирались семьи местных чиновников и купцов. Несмотря на летнюю пору, – только-только заканчивался август, – к исходу дня становилось так холодно, что люди, выходившие прогуляться, надевали шубы. Кое-кто из представителей иркутской знати попытался пригласить Софи на обед или ужин, надеясь удовлетворить любопытство, узнав более или менее свежие санкт-петербургские сплетни, но она слишком дорожила своим покоем и отклоняла любые приглашения. Зато очень охотно беседовала с сотрапезниками в столовой у Проспера Рабудена.

С тех пор, как хозяин постоялого двора рассказал ей подробности об обитателях Иркутска, у нее не было лучшего развлечения, чем отгадывать, кто из них родился в Сибири, а кто находится под надзором – на поселении. В большинстве случаев разница бросалась в глаза: речь сибиряков была простонародной, грубой, осанка и взгляд выдавали уверенность в себе, манерами они походили на сельских жителей; приезжие, наоборот, отличались изысканностью обращения при безусловной сдержанности, даже застенчивости, и казалось, что живут они в неизбывной печали… Многие из ссыльных, отбыв срок, начинали работать в здешней администрации и служили на совесть, другие становились земледельцами, сборщиками налогов, купцами второй гильдии. Но все-таки Проспер Рабуден был прав: в этих людях уцелела в лучшем случае половина, а чаще не более трети от тех, какими они были прежде. И если сравнивать с судном, то можно было сказать, что видимое в них ничего не стоило по сравнению с тем, что оставалось ниже ватерлинии. Софи познакомилась тут с одним напомаженным семидесятилетним мужчиной, которого отправил на каторгу еще Потемкин – за то, что Екатерина Великая удостоила его, тогда совсем юнца, своими милостями. Лучшим своим другом старик считал бывшего польского графа, теперь работавшего на таможне: его сослала сама эта императрица за участие в мятеже Кожушко 1794 года.

Среди постояльцев Рабудена оказались еще бывший профессор Московского университета, навлекший на себя гнев Павла I тем, что вносил в лекции по астрономии философский аспект; грузинский князь, изобличенный в предательстве; разжалованный молодой офицер Семеновского полка, восстание которого было так жестоко подавлено Александром I в 1820 году; еще один живой и деятельный старик, содержавший банное заведение, по фамилии Ридингер – эльзасец по происхождению, приговоренный Елизаветой Петровной к каторжным работам за убийство своего полковника, принятого им за врага во время битвы при Кунерсдорфе в 1759 году. Софи слушала его историю и не могла поверить своим ушам.

– Сколько же лет вам было тогда? – спросила она старика.

– Девятнадцать. А теперь мне восемьдесят семь.

– Пять царей сменилось с тех пор на российском престоле, начал царствовать шестой император – и вас так и не помиловали?!

– Забыли обо мне, наверное… – вздохнул Ридингер. – Так нередко случается… А я тут женился, у меня шестеро детей, двадцать пять внуков… И все они трудятся в бане…

Смирение этого человека, его покорность судьбе заставили Софи задуматься. Иркутск все чаще виделся ей местом встречи несбывшихся мечтаний и подавленных амбиций, центром упроченной временем несправедливости. Каким-то чуланом, куда сваливали, сломав перед тем их судьбы и карьеры, вперемешку всех, кто рано или поздно решился на мятеж или кому просто не повезло. Нереальный город, город призраков… Стоит случиться очередному, неважно – сильному или слабому содроганию российской истории – и сюда, в Сибирь, хлынет новая волна изгнанников. За поляками – семеновцы, за семеновцами – декабристы… Глядя на эти существа, одни из которых еще молоды, другие вступили в пору зрелости, а иные уже и одряхлели, но все в прошлом пережили столкновение с императорской властью, можно представить себе прошлое России так же ясно, как прошлое Земли по слоям геологических отложений. Разумеется, здесь есть и легионы обычных преступников – и они, отбыв срок каторги, становятся рабочими, слугами или попрошайками, но их узнаешь иначе – по вырванным ноздрям. Хотя… хотя физиогномика порой подводит… Как-то утром Софи, садясь в коляску, кучер которой имел на лице эту, казалось бы, неопровержимую улику, разговорилась с ним и узнала, что этот человек в прошлом был майором кирасиров в Астраханском полку, и его по ошибке обвинили в расхищении государственного имущества. Говорил ли он правду или лгал, придумав себе красивую легенду? Господь его ведает, но нельзя было не признать, что хотя лицо его было изуродовано, борода всклокочена, а одет он был в грязный тулуп, речь-то выдавала человека образованного! Софи устыдилась того, что стала «тыкать» ему, как простому мужику, с самого начала, и решила исправить положение, сделав при расставании акцент на местоимении: