Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Вы писали об этом моей дочери?

– Да, трижды.

– Она ответила?

– Нет.

– Так что ж? – ядовито усмехнулся ее отец, стряхивая крошки табака, застрявшие в жабо.

– Не знаю даже, получила ли она мои письма.

– Получила. Я сам передал их ей. – И, воспользовавшись смятением незваного гостя, продолжал: – Дело в том, господин Озарёв, что у моей дочери редкая воля и мало кому свойственная прямота. Мы долго говорили с ней после вашего экстравагантного ночного визита в прошлом году. Она скоро поняла, что ее чувства к вам не могут привести к длительным, прочным отношениям. Время иллюзий для нее прошло, ей не хотелось бы портить свою репутацию, предаваясь забавам, у которых нет будущего…

– Но это не забавы, у которых нет будущего! – потерянно произнес Николай.

– Послушайте. Вы – иностранец. Вы пришли сюда и уйдете отсюда, следуя приказу. Как могу я верить вашим словам?

То же сказала Софи во время их последней встречи, это осталось в памяти. У него похолодело внутри. Неожиданно он высказал то, о чем уже не раз думал:

– Господин де Ламбрефу, я хотел бы просить у вас руки вашей дочери.

Граф подскочил, покраснел, от бешенства не мог произнести ни звука. Затем прошипел:

– Не смейте даже думать об этом!

– Не могу! – торжествующе возвестил претендент на роль зятя, сам испугавшийся, впрочем, внезапности столь важного решения.

– Посмотрим! – усмехнулся старик. – Что за ребячество! Моя дочь никогда не согласится… Да если даже и пойдет на это, вам придется расстаться с Россией, обосноваться во Франции…

– Но я не собираюсь этого делать. Если мне выпадет счастье и ваша дочь изъявит готовность выйти за меня, я увезу ее в Россию, мы будем жить там…

Это окончательно вывело графа из себя – перед ним был опасный безумец.

– Но… но это невозможно!

– Почему?

– Да Россия – это край света! Мы больше никогда не увидим нашу дочь! Ничего не будем знать о ней! Будьте благоразумны! Я своего решения не переменю!

– Я хотел бы знать мнение вашей дочери, – упорствовал Николай.

– Оно не будет отличаться от моего!

– В таком случае мне останется только смириться. Но каково бы ни было ваше мнение, вы не имеете права не поставить в известность о моем предложении госпожу де Шамплит!

– И вы верите, что я исполню вашу просьбу? – спросил господин де Ламбрефу, презрительно усмехнувшись.

– Да, и прошу вас об этом. Я полностью вверяю себя вам. Знаю, вы не обманете меня, хотя это и в вашей власти.

Граф не остался равнодушным к этим словам, одобрив их кивком головы: противник задел чувствительную струнку.

– Хорошо, – сказал он. – Я передам ей. Как я могу известить вас о ее решении?

– Вот адрес.

Они холодно посмотрели друг другу в глаза. Хозяин, совершенно успокоившись, направился к двери и произнес на пороге:

– Прощайте. Я предупредил вас, вам остается только ждать ответа.

– Каким бы он ни был, станет для меня священным. Я люблю эту женщину и почитаю ее больше всего не свете!

Это прозвучало чересчур патетично. Озарёв поклонился, надел кивер и вышел.

Только оказавшись у себя в комнате, он в полной мере осознал возможные последствия своего неожиданного решения. Немыслимо жениться без родительского благословения и разрешения военного начальства. Последнее вряд ли станет препятствовать, но отец… В его глазах у Софи сразу три весьма существенных недостатка: вдова, француженка, католичка. Михаил Борисович Озарев, вне всяких сомнений, планы сына не одобрит. Если бы еще Николай рассказал ему о своей любви, когда в феврале побывал в Каштановке, подготовив тем самым к возможному сватовству! Но он открылся только сестре, которая умела хранить тайну. Как поступить, если Софи согласится выйти за него? Как объяснить этой придерживающейся республиканских воззрений женщине, что в свои двадцать с небольшим лет он все еще не имеет права самостоятельно выбирать свой путь? Что делать с отцовским благословением?

Надо было писать Озарёву-старшему, но страх лишал сына способности действовать: для своих солдат он был командиром, для него – мальчишкой. Ему не хватало решимости прикоснуться к лежавшему перед ним листу бумаги, но медлить было невозможно. С чего начать? Как лучше изложить свою просьбу? На каком языке? По-французски, как принято для важных посланий, или по-русски, что более подходит для семейной переписки? Молодой человек рассуждал, что в данном случае французский предпочтительнее. Потом передумал: лучше показать родителю, что, увлекшись француженкой, он не забыл о родной стороне. Итак, русский.

Николай чувствовал себя вконец измученным и решил подкрепить силы чаем с ромом. В отсутствие Антипа пришлось самому заняться самоваром. Затем вновь сел за письмо: вообразил себе отца, но мысли путались. Вновь пришлось обратиться к спасительному чаю с ромом, но второй стакан лишь согрел его. После третьего Озарёв, наконец, собрался с духом:

«Горячо любимый, многоуважаемый батюшка!

Прошу Вас одобрить и благословить план, который будет изложен ниже. От этого зависит все мое счастье. В прошлом году, во время пребывания в Париже, я познакомился с молодой француженкой…»

Немного помедлив и поразмыслив, решил не впадать в многословие и велеречивость, а рассказать обо всем просто: что Софи из достойной семьи, не только хороша, но и умна, что потеряла мужа – знаменитого философа, который был значительно старше нее, что в трауре вела жизнь уединенную и он рассчитывает нарушить это уединение, попросив ее руки. Отец будет только гордиться, что столь добродетельная женщина носит его имя.

«Отец! Скажите мне „да“, и я буду счастливейшим из смертных!»

Сын перешел к выражению принятого в подобных случаях почтения, когда в дверь постучал Ипполит, расположившийся в соседней комнате. Их хозяин – краснодеревщик в годах, жил в одиночестве в чересчур большой для него квартире, заставленной поломанными креслами, разобранными на части шкафами, кривоногими комодами, чинить которые у него не было ни сил, ни желания. Не успел Николай крикнуть: «Войдите», как друг уже оказался рядом – напомаженный, надушенный, веселый – и склонился над письмом:

– Пишешь домой?

– Да.

– Рассказываешь о подвигах нашей непобедимой армии? Или о том, что путешествуешь со штабом Волконского? А может, просишь денег?

– Ни то, ни другое, ни третье. Пишу, что хочу жениться.

Розников перестал улыбаться, глаза его округлились, на какое-то мгновение он стал похож на изумленного господина де Ламбрефу и прошептал:

– Ты серьезно?

– Да.

Сослуживец опустился в кресло, потом вскочил, словно ужаленный, хлопнул себя рукой по лбу:

– Ты – сумасшедший! Тебя надо изолировать! В твои годы, когда перед тобой открывается прекрасное будущее, ты решаешь связать себя женщиной!