Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

– Нет, ты не осмелишься, – задыхаясь, бормотал он.

Он придавил ее весом своего тела и, чем сильнее она извивалась под ним, тем больше возбуждался, чувствуя жар, исходящий от разгоряченного в борьбе с ним тела жены. Пусть она была любовницей Никиты, пусть даже двадцати других никит или кого там, пусть… в эту минуту он все равно станет умолять ее отдаться ему, принадлежать ему, хотя бы сейчас, только сейчас… Хотеть женщину – значит забыть ее прошлое! Ему удалось расстегнуть платье, он разорвал сорочку, рука его коснулась нежной округлости… – и голова его запылала от счастья:

– Софи, любовь моя, иди ко мне, скорей!.. Софи!

Она наконец вырвалась и вскочила на ноги. Но он оказался быстрее и мгновенно уложил ее снова, так грубо, что Софи застонала. Ему захотелось выпить эту жалобу с ее губ, она бешено крутила головой, отворачиваясь, и вдруг ее пронзила мысль: «Если бы Никита попытался взять меня, я бы и ему отказала точно так же… Может быть, лишь потому, что он мужик, только лишь потому… Но его я любила, его я любила!..»

Их лица качались, сталкивались, отнимали друг у друга клочок пространства, еще разделявший эти лица, на краю света тягуче перекликались часовые, ржала лошадь, бренча пустым ведром, ветер шуршал густой листвой крон…

– Софи! – бормотал Николай. – Пойми меня!.. Так дальше нельзя! Нельзя… Нужно, нужно, мне, нам нужно…

Ее словно пригвоздило к земле, и теперь она, раскинув руки, только слабо шевелилась. На губе выступила капелька крови. Ухо горело, саднило. «Наверное, разодрала его, когда падала», – подумала она и сама удивилась, насколько трезво. Надо же, какое присутствие духа! А ведь силы на пределе… Он нависал над нею и сам себе казался убийцей, но это его не сдерживало, даже не волновало. Он впервые понял мужчин, насилующих женщину, впервые понял, как это – лучше взять ее полумертвой, чем отказаться от желания заполучить в свои объятия, сжать до хруста костей… Навалился на нее снова. Софи от отвращения дрожала, сквозь ее сжатые губы прорывались какие-то невнятные звуки, как будто она то ли зубами стучала, то ли плакала, как во сне. И вдруг она совершенно перестала сопротивляться.

Когда он быстро, молча овладел ею, то сразу же опомнился и попросил прощения. Она свернулась на земле в комочек, растерзанная, в измятой одежде.

– Никогда, больше никогда не хочу тебя видеть… Никогда… убирайся!

Воцарилась тишина. Софи не сводила с мужа горящего ненавистью взгляда.

– Софи, – прошептал он, – выслушай меня, пожалуйста…

– Убирайся! – закричала она.

Он ушел – похожий на тряпичную куклу: руки болтаются, голова безвольно склонилась… И только тогда она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Барабанная дробь, пробудившая Софи, прокатилась по ее телу, словно тяжкий воз. Она открыла глаза – справа от нее Наталья Фонвизина, слева – Лиза Нарышкина, обе еще спят на своих тюфяках. В палатке ужасно воняет козлиными шкурами. У входа мужик… что он говорит-то? А-а-а, воду принес, наверное!

– Вот вам вода, барыня!

Каждое утро кто-то из бывших каторжников приносил дамам для омовения ведро воды.

– Ох, уже… – Нарышкина потянулась. Какие толстые у нее руки!

Наталья тоже проснулась, зевнула, как кошка, и принялась рассказывать сон, в котором какой-то незнакомец спасал ее во время наводнения, вот он затащил ее на плот, вот он сорвал с нее рубашку, чтобы сделать парус… Пока эта болтунья трещала, как сорока, Софи втащила ведро в палатку и, оставшись в нижней юбке и ночной кофточке, стала мыть лицо, руки, шею… Наташа так внезапно умолкла, что Софи невольно оглянулась. Лицо у Фонвизиной было испуганным.

– Ах, Господи! – воскликнула она. – Вы, кажется, поранились! Вон там, там – около уха…

Софи провела тыльной стороной кисти по щеке.

– А-а, это, это я знаю, – вяло отозвалась она. – Упала вчера вечером на прогулке, поцарапалась, пройдет.

– Ничего себе поцарапалась, – вступила в разговор Нарышкина. – Это, милочка моя, не просто царапина, вот сами поглядите!

И протянула Софи зеркало. В овальном стекле отразилось усталое лицо с запавшими красными глазами, на правой щеке – вздувшийся кровоподтек. Жалкий и вульгарный вид побитой мужиком бабы. Софи резко оттолкнула зеркало. Перед нею мгновенно встала вчерашняя ужасная сцена, и ее накрыла волна жгучего стыда. На этот раз Николай пал так низко, что больше ей мужа не простить! Но даже ненавидеть его было выше ее сил. «Чужой, чужой, – молча твердила она, – чужой! А собственно, разве он был для меня когда-нибудь кем-то другим? Вся жизнь – следствие одной ошибки! И эти люди, эти люди, которые меня окружают, которые меня судят, которых я не терплю и перед которыми обязана носить маску! Этот странный, этот идиотский караван – он приведет меня Бог знает куда!.. Этот эскорт из преданных женушек!.. Я с ума сошла или весь мир потерял рассудок?..» Между ею и двумя женщинами – о, какие любопытные у них мордочки! – встала плотная пелена слез… Ее слез…

– Надо бы вам приложить к лицу ломтики свежего огурца, – озабоченно посоветовала Наталья Фонвизина. – Помогает, проверено!

По телу Софи пробежала нервная дрожь. И она, думая только о том, как бы скорее избавиться от этих назойливых бабенок, пробормотала:

– Да-да… я сама знаю, что надо делать!..

– Господи, помилуй! Да чего ж вы сердитесь-то по пустякам? Я ведь только добра вам хочу! – плаксиво пропищала Фонвизина.

– Если вы желаете мне добра, оставьте меня в покое!

– Послушайте, Софи, если у вас такое дурное настроение после вчерашней прогулки, зачем срывать его на нас? – возмутилась Нарышкина. – И не спорьте, не спорьте: я слышала, как вы уходили!

– А я слышала, как вы вернулись! – вмешалась снова Фонвизина.

– Словом, вы по очереди за мною шпионили! – вскричала Софи.

Она распалилась и готова была к ссоре, но Наталья вдруг охнула, обернувшись к двери, стыдливо прикрыла полными руками распахнувшуюся на груди ночную кофточку и воскликнула:

– Ах, сударь, не входите, пожалуйста! Мы одеваемся!

Но лейтенант Ватрушкин уже стоял на пороге.

– Госпожа Озарёва, – сказал он, откашлявшись и приняв таинственный вид. – Генерал Лепарский просит вас немедленно явиться к нему.

– Что произошло? – удивилась она.

– Не могу знать. Но это весьма срочно. Извольте следовать за мной.

Софи подняла волосы, скрепила их на макушке гребнем, накинула пелерину и вышла из палатки. В утреннем тумане просыпался лагерь. Унтер-офицеры тормошили вялых, толком не проснувшихся солдат. Там и сям мелькали китайскими тенями буряты на своих маленьких лошадках. Добравшись до комендантской палатки, Софи прямо у входа наткнулась на Лепарского – одетого и обутого по всей форме. Взгляд у генерала был непривычно тяжелым, будто свинцом налитым. Лицо надутое.