Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

Князь Волконский склонил набок большую голову, став сразу же похожим на усталого попугая, и спросил:

– Не понимаю, о чем речь?

– Слово Якубовичу! – вместо ответа произнес Одоевский и вернулся к грязной посуде.

Якубович же присел на край стола, изобразил на лице решимость и отвагу, после чего повторил почти слово в слово все, что они с Одоевским объяснили Николаю в полдень у Чертовой могилы. Выслушав сообщение еще раз, Озарёв нашел предложение вполне приемлемым. Даже в большей степени, чем раньше. Естественно, оптимизма ему прибавило поведение солдат во время его стычки с лейтенантом Проказовым. Но, как и следовало ожидать, стоило Якубовичу умолкнуть, посыпались возражения.

– Допустим, нам удастся подчинить себе и обезоружить караульных, допустим даже, что нам удастся опередить преследователей на четыре-пять дней, а дальше – что? Куда мы пойдем? – поинтересовался князь Трубецкой.

– Если бы затруднения у нас были только с выбором маршрута! – вмешался Александр Одоевский. – Мы могли бы двинуться на юг, пройти по Маньчжурии до Китая…

– И как же будут счастливы китайцы, когда схватят нас и передадут русским! – отрезал Сергей Григорьевич Волконский.

– Можно спуститься на лодках по рекам Чите или Ингоде до места, где они впадают в Амур, а потом уже по Амуру… – предложил Николай.

– Да чушь это все! Несусветная чушь! Нас слишком много! Представьте себе эту флотилию, идущую по сибирским рекам! Вы знаете, во сколько оценят наши головы? И прибрежные жители будут стрелять по нашим лодкам! – закричал Трубецкой.

– Погоди, Сергей… Но потом… Предположим, достигли мы каким-то чудом океана… – смягчил гнев товарища князь Волконский. – И теперь как станем действовать?

– Поставим себе задачей перебраться в Америку, – воодушевился Николай, который вспомнил кабинет Рылеева накануне восстания, прикрепленную к стене карту Сибири, обозначенный на ней маршрут, по которому шли караваны с товарами Российско-американской компании… – Рылеев счел бы, что это самый подходящий вариант, – продолжил он. – Оказаться на Аляске или в Калифорнии – вот и спасение!

– Тут ничего не скажешь, это верно, – поддержал Озарёва Нарышкин. – Но ведь какой далекий поход! Надо одолеть половину Сибири, когда казаки следуют по пятам, убедить капитана достаточно большого судна, чтобы тот перевез нас на другой берег Тихого океана… Нет, господа, этот замысел, на мой взгляд, не выдерживает критики, я бы все-таки предпочел двинуться в сторону Европейской России…

– Конечно-конечно! Четыре тысячи верст до Урала – и везде посты, везде патрули… А если возьмем севернее, там ничего, кроме пустынной тундры… – с горечью сказал Юрий Алмазов. – Нет, друзья, сделать это – значит самим вырыть себе могилу! Но мне кажется, можно поступить умнее, – вдруг оживился он. – А если направиться к Аральскому мору, к Каспию… чтобы оказаться на Кавказе?..

– Да!.. Да!.. Кавказ – это великолепно! – воскликнули сразу несколько арестантов.

Лица у всех покраснели, глаза заблестели – как после доброй попойки. Даже изначальным критикам самой идеи вдруг повеявший аромат желанной свободы кружил теперь голову, декабристы кричали, перебивая друг друга… А Николай под эту разноголосицу вспоминал ночное бдение 13 декабря: его товарищи обсуждали сейчас планы побега с каторги с такими же легкомыслием и горячностью, с какими спорили тогда о шансах на победу государственного переворота.

– Но нас же никто не обязывает всех идти в одном направлении! – сообразил вдруг Юрий Алмазов. – Нам просто нужно собраться всем вместе, чтобы одолеть караульных, а потом мы можем и разделиться…

– Ну, конечно! И, разделившись, ослабить каждый отряд!

– В любом случае, господа, прежде всего нам надо выбрать главнокомандующего…

Они готовились к штурму Зимнего дворца… Были одни только офицеры… все в мундирах… Еще несколько минут – и князя Трубецкого выберут военным диктатором… При воспоминании о теперь уже далеком прошлом голова у Николая закружилась. Он посмотрел на свои оковы, но их оказалось недостаточно, чтобы прошло это волшебное опьянение. Его вместе со всеми остальными снова втянули в сказку, в сон, в мечту… Он знал, что мечта эта бессмысленна, что она опасна, однако не мог и не хотел избавиться от нее. Да и зачем? Поглядев вокруг, он заметил, что в сказку погрузились все, только женатые декабристы пока еще сопротивляются заговору, но тоже не слишком уверенно. Наконец, князь Волконский решился высказать вслух то, о чем думали, скорее всего, и остальные:

– А что станет с нашими женами, если мы все это осуществим?

Озарёв сразу вспомнил, что при первом упоминании о побеге сегодня утром он задал тот же вопрос. Однако ему не было необходимости обсуждать идею Якубовича и Одоевского с Софи, он и так знал, что жена, такая решительная, такая отважная, немедленно согласится убежать с каторги вместе с ним, больше того – перенесет без единой жалобы все тяготы похода, станет рисковать своей жизнью, своей свободой. Но, может быть, другие декабристки менее стойкие и выносливые?..

– Наши жены пойдут с нами! – воскликнул Николай.

– Куда? – спросил князь Трубецкой. – В тундру? В тайгу? Только представьте себе этих несчастных, вынужденных, как и мы, в течение долгих недель, а то и месяцев терпеть холод и голод, спать под открытым небом, чтобы в конце концов погибнуть под кнутом казаков или под стрелами бурят!

– Знаете, если представлять одни катастрофы, мы вообще никогда с места не сдвинемся! Наши подруги своим поведением доказали, на какие подвиги они способны!

– Не спорю, – пожал плечами князь Волконский. – Вот только именно после этих подвигов, именно после того, как наши жены принесли неслыханные, сверхчеловеческие жертвы, пожертвовали собственной свободой, собственной нормальной жизнью ради того, чтобы добраться к нам сюда, мы и не имеем права подвергать их снова испытаниям, причем куда более ужасным.

– Полностью согласен и присоединяюсь к вашему мнению! – воскликнул Иван Анненков.

– А у тебя вообще нет права голоса, – расхохотался Алмазов. – Ты пока не женат!

Анненков не принял шутки, он обозлился:

– В следующем месяце буду женат, дорогой мой, и ты это прекрасно знаешь. И как бы ни велико было мое стремление к свободе, я ни-ког-да не стану втягивать Полину в эту авантюру!

– Мне, друзья мои, кажется… нет, пожалуй, я полагаю… – произнес Завалишин, очевидно, впавший в религиозный экстаз, и возвел глаза к потолку, – более того, я уверен, что человек должен оставаться там, куда его поместил Господь!..

Спор с каждым мгновением становился все оживленнее. Вскоре все уже кричали. Постоянно входили новые гости, жители других камер, они какое-то время слушали, изредка вставляя пару слов, выходили, приводили друзей… «Великий Новгород» был уже битком набит людьми, полчаса спустя яблоку упасть было негде. Лица в сумерках становились неразличимыми. Стараясь перекрыть шумную невнятицу голосов, Фонвизин горделиво поднял свою большую голову с вихром на макушке и заорал: