А. Сахаров (редактор) - Александр III

Под давлением либералов папá приказал закрыть Московское славянское благотворительное общество, а самого Аксакова выслать из первопрестольной в деревню…

Однако политика уступок только усилила аппетиты князя Бисмарка. «Русские воспитаны на искусственной ненависти ко всему немецкому», – твердил он. Договор Германии с Австро-Венгрией [106]ни для кого уже не был секретом. В нём была заинтересована, конечно, всего более Вена из-за столкновения русских и австрийских интересов на Балканах. Вильгельм Прусский, дядя Александра II по матери, долго колебался, прежде чем решился на этот шаг. Только угрозой отставки Бисмарк добился его согласия.

– Вот и верь после этого немцам! – грубовато ляпнул наследник.

– Ах, да довольно политики, – щадя национальные чувства дяди, перебил его Владимир Александрович. – Нас ждёт обед, отличный повар, прекрасное вино, добрая беседа…

«Да, о чём ни заговоришь с Володей, – подумалось цесаревичу, – он вскорости свернёт либо на гастрономию и вино, либо на свою любимую музыку…»

В карете, которая шибко понесла зимним Петербургом, мысли Александра Александровича, очевидно не без влияния брата Владимира, приняли иное направление. Он думал о том, как славно войти с мороза в тепло, кинуть на ходу плащ-накидку ловкому слуге, подняться лестницей Собственного подъезда, сесть за обильный стол и под скользкие, мыльные грузди дёрнуть добрую чепаруху [107]водки.

Зимний уже блистал огнями, надвигался белой громадой, манил теплом и уютом.

Едва цесаревич с гостями дошёл до тёмного коридора, примыкающего к кабинету государя, как прозвучал страшный гул, всё заходило под ногами и газовое освещение во дворце разом погасло. Взрыв был такой силы, что жители Петербурга высыпали на улицы; над Зимним дворцом поднялось густое облако дыма.

«Что с отцом?!» – со страхом подумал наследник.

Ещё оставались свежи воспоминания о взрыве 19 декабря прошлого года: у самой Москвы был сброшен с рельсов свитский поезд со служащими императорской канцелярии и багажом государя. Тогда под полотном железной дороги на глубине двух метров были найдены остатки мины и обломки электрического прибора. От этого места шёл подкоп длиной в восемьдесят метров к сторожке, расположенной возле самого полотна дороги и снятой инженером, который назвался Сухоруковым. В нарушение порядка поезд государя проехал раньше свитского и только потому уцелел. После взрыва человек исчез. Император воскликнул тогда: «Чего хотят от меня эти негодяи? Что травят они меня, как дикого зверя?..»

В кромешной тьме цесаревич отчаянно крикнул:

– Па!.. Где ты?..

– Я здесь, Саша! – с напускным спокойствием, твёрдо отвечал государь. Он только что вышел из кабинета навстречу гостям.

Получасовое опоздание принца Гессенского и князя Болгарского, возможно, спасло жизнь всей царской фамилии.

Взрыв раздался со стороны Зелёной столовой, где уже всё было готово к обеду. Наследник и его братья бросились туда; император поспешил на третий этаж. «Побежал к Долгорукой!» – с неожиданной злостью подумал Александр Александрович.

Слуги принесли свечи, и цесаревич увидел, что в столовой вылетели стёкла, стены дали трещины и драгоценная мозаика покрылась густым слоем пыли и извёстки. В окна со двора доносились страшные крики и была заметна чрезвычайная суматоха. Наследник с Владимиром побежали в помещение главного караула, где стонали и просили о помощи десятки солдат. Дым был так густ и горек, что невозможно было дышать. Цесаревич натыкался в темноте на мечущуюся перепуганную челядь, которая искала спасения. В караульном помещении, как раз под Зелёной столовой, ему предстала страшная картина.

В этой главной гауптвахте всё – своды, стены, пол – провалилось более чем на сажень глубины. И в груде кирпичей, извёстки, плит и громадных глыб, в дыму и гари, лежали вповалку более полусотни солдат Финляндского полка, покрытых слоем окровавленной пыли. Слушая их стоны, цесаревич прошептал:

– В жизни не забуду этого ужаса…

Появился император. Когда раздался взрыв, княжна Долгорукая, схватив детей, в страхе кинулась из комнат, и он встретил фаворитку на лестнице. Успокоив её, как мог, государь поспешил за сыном. Вид главной гауптвахты вернул Александра Николаевича к тягостным воспоминаниям, и он не удержался от рыданий:

– Кажется, что мы ещё на войне!.. Там, в окопах под Плевной!..

Хотя покои Марии Александровны подверглись сильнейшему сотрясению, императрица ничего не слышала. От припадков удушья она погрузилась в полубеспамятное состояние и узнала о взрыве лишь на следующий день.

Глядя на отца, который ещё более сгорбился и, казалось, постарел за эти минуты на несколько лет, наследник ощутил приступ острой жалости.

«Господи! – взмолился он. – Благодарю Тебя за Твою милость и чудо! Но дай нам средства и вразуми, как действовать! Что нам делать?!»

Это было четвёртое покушение.

Обнародование подробностей покушения лишь усилило чувство беспомощности в высших кругах.

Накануне взрыва в столице арестовали несколько революционеров, у одного из которых был найден план Зимнего дворца. На этом плане императорская столовая была помечена крестом. Однако даже это не вызвало подозрений. Теперь, задним числом, восстанавливались детали злодеяния.

Ещё в сентябре 1879 года с артелью столяров, под чужим именем и с поддельным видом на жительство, поступил работать по ремонту подвального помещения в Зимнем дворце Степан Халтурин, впоследствии оказавшийся членом Исполкома «Народной воли». Поначалу всех мастеровых тщательно обыскивали, но затем к ним привыкли и осмотр прекратился. Халтурин так близко сошёлся с жандармом, в обязанности которого входил досмотр, что стал даже женихом его дочери. Теперь ему несложно было проносить во дворец вместе с инструментами динамит, который он прятал в своём сундучке.

Когда Халтурин собрал около трёх пудов взрывчатки, он сложил её в подкопе, провёл к ней длинный фитиль и, запаливши его, спокойно покинул дворец. Погибло десять ни в чём не повинных солдат-«финляндцев» и ещё сорок пять было ранено. Отныне государь не мог чувствовать себя в безопасности даже в собственном жилище.

Было бы слишком слабым сравнением сказать, что государь находился в осаждённой крепости: ведь на войне и друзья и враги известны. Здесь же царь и его близкие их не знали. Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов; каждый истопник, входящий, чтобы вычистить камин, казался носителем адской машины. Великий князь Александр Александрович просил государя переселиться в уединённый Гатчинский дворец, но Александр II наотрез отказался покинуть столицу и даже изменить маршрут своих ежедневных прогулок. Он категорически настаивал на неизменности своего обычного распорядка, включая ежедневные прогулки в Летнем саду и воскресные парады войск гвардии.