Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Башкиры обменялись взглядами. Затем Магизов как бы поделился размышлением вслух:

— Если бы совет рабочих подписал с нами документ, что мы вместе держимся… Дали бы нам удостоверение, чтобы формировать общие красные дружины…

— И вы бы с ним поехали в Орск? — опередил предрика и закрыл один глаз, отчего другой сделался по-особенному насмешливым. — А мы покамесь должны идти в дружины без винтовок? Какие же это будут военные силы? Только обман на бумаге. Нам надо сперва вооружиться, а тогда и вступать.

Переговоры продолжились. Эти дела впрямую не касались Семёна Кирилловича, и без того загруженного, и он не присутствовал на совещаниях, которые актив Баймака проводил отдельно от башкир. Лабинцов узнал, о чём в конце концов уговорились обе стороны. Делегаты Башкурдистана выдали совету двенадцать тысяч рублей на покупку ста винтовок и запаса патронов: рабочие и башкиры должны были поделить оружие пополам. Посланцы Баймака с дюжиной пароконных саней отправились в Орск…

По уговору, ко дню их возвращения делегация опять прибыла в посёлок. Девятерым руководителям отвели дом, где прежде жил управляющий заводом, а охрану поселили в двухстах метрах, во флигеле при заводоуправлении.

Проснулся Лабинцов от дальних, но ясных и частых выстрелов. В смятении зажигал лампу: до конца февральской ещё долгой ночи было далеко. Поднялась Анна в своей комнате, он пошёл к ней: сильная стрельба, которую они слушали впервые в жизни, дёргала воображение жутковатыми вероятностями. Дочки не просыпались, и Анна в тревожной суетливости плотнее укутывала их одеялами.

Вдруг снаружи послышался топоток по накатанно-звонкому снегу. Глухо зазвучал стук в дверь, донеслось движение из комнаты прислуги, но Семён Кириллович поспешил к входу сам и, не отпирая двери, спросил:

— Кто?

Знакомый голос кого-то из рабочих ответил приглушённо:

— Башкир убивают! — человек не стал ждать, когда дверь откроется, и побежал с крыльца.

Анна стояла перед мужем, и в ней чувствовалась такая внутренняя дрожь, будто она вот-вот несмолкаемо закричит.

— Ты куда идёшь? — прижмуриваясь сказала она и вдруг расширила зрачки: — Ты подумал о нас? ты подумал?!

Он, теряясь, трогал её за плечи, успокаивающе пробормотал было, что никуда не пойдёт, но надел шубу и пошёл скорым шагом. По сторонам, за домами, ломалась густая и спешная пальба. Темноту высоко над Лабинцовым визгливо прошивали словно бы тонюсенькие свёрла. По пустой улице катились отголоски смутного напористого рокотанья, будто множество людей в отдалении преследовало кого-то. Везде лаяли собаки.

Держась заборов, Семён Кириллович приближался к дому, где поселили делегацию, и завидел метавшиеся на подходе к нему фигурки. Решившись, побежал по открытому пространству и узнал одного парня.

— С кем бой?

На парне была чёрная сплющенная шапка, залихватски надвинутая на правое ухо. Он сжимал в руке револьвер и, отвечая, направил его дулом вниз:

— Мы промеж двух попали! Вон с той стороны красные заходят, — показал он револьвером, — а оттуда прут беляки! А наши поселковые окружили башкир — охрану ихнюю, — чтоб они вгорячах не сунулись куда! А мы-то здесь, — докончил он торопясь, — делегацию поведём спасать…

Парень помчался к дому, откуда выходили, застёгиваясь, люди. Один из них приметил Лабинцова и словно бы с какой-то настойчивой надеждой поздоровался. Инженер знал его фамилию — Изильбаев. Гость запомнился нездоровым цветом лица — сейчас он потянулся к Семёну Кирилловичу и, силясь обратить страдальческую гримасу в усмешку, сказал: у него язва желудка, «вот как огонь внутри сидит».

Собрались местные красногвардейцы с берданками. Был тут и предрика. Раздражённо-просительно обращался к делегатам:

— Товарищи, идёмте скорее в безопасное место!

Лабинцов пошёл со всеми в заулок; избы остались позади, слева глухо высилась заводская ограда, справа стоял непрерывный забор. За ним темнели мучные, пустые теперь лабазы и начинавшие разрушаться сараи, где в былую пору держали уголь, бочки с дёгтем, скобяной и прочий товар. Изильбаев шёл трудно, сгибался от мучивших болей; он оступился с тропинки в глубокий снег, и Семён Кириллович взял его под руку.

Карамышев и другие делегаты были впереди, перед ними по левую сторону оказалась заброшенная будка заводского сторожа. Дальше ограда обрезалась углом. Из-за него выбежали люди, плохо видные в темноте, выехали конные.

— Р-рруки в гору! — рубанул шалый, куражливый голос.

Люди с чем-то возились на снегу: наводили пулемёт. Делегаты, не подымая рук, искали взглядами предрика, а он отскочил на правую сторону и закричал резко, со скандальной нотой:

— Башкиры, разоружайтесь, ну-уу!

К забору же отпрянули и рабочие, наставили на гостей берданки. Семён Кириллович стоял с делегатами, держал под руку Изильбаева, и волнение сбивало мысль. Было смутно, нехорошо.

Карамышев что-то крикнул по-башкирски и побежал назад по заулку. Рабочие вели за ним стволы ружей, но никто не стрелял. Конный поскакал за офицером, паля по нему с седла. Семён Кириллович сморщился от стегавших хлопков и красноватых вспышек, а Изильбаев вырвал руку и, с перекошенным лицом, с ввалившимися щеками, возмущённо бросил ему какую-то фразу на своём языке.

Бегущий обернулся и ударил по верховому из пистолета. Лошадь шарахнулась, из ноздрей вылетел грудной храп; она пятилась и, взмахивая мордой, дёргала поводом руку седока — мешала целиться. Карамышев ухватился за верх забора, подпрыгнул и перекинул через него тело. Конник встал на стременах, распалённо крича своим:

— Р-ррежь их из пулемёта!

Семён Кириллович в чувстве бьющего со всех сторон набата услышал себя, как чужого:

— Не стреля-а-ать!!! Люди сдаются!

Он потянул Изильбаева книзу, повалил и сам лёг рядом. Делегаты подняли руки. К ним бросились и стали снимать кобуры, обшаривать одежду.

Верховой, бранившийся и глядевший туда и сюда, нашёл калитку. За забором, недалеко от того места, где через него перескочил Карамышев, чернел дверным проёмом сарай.

— Ага-ааа!!! — закричал со сладкой яростью верховой, и вслед за ним почему-то решили: офицер не побежал дальше, а затаился в постройке.

Подъехали ещё конные, но первый замахал рукой:

— Назад — постреляет сука!

Пешие, низко пригибаясь, окружили строение; то, что они делали, было им жгуче интересно… Сарай стоял щелястый, без половины крыши. Над ним меж облаков проблескивали звёзды.

Спешившийся предводитель прокричал с отдаления:

— На сда-а-чу — выходи-ии!!

Подождав, картинно вытянул руку с револьвером и, целя в дверной проём, выстрелил три раза. Сарай стали обвально расстреливать со всех сторон, пули учащённо-жадно садили в дерево, будто кто-то многорукий неистово забавлялся колотушками.