Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Холодец, студень из человеческих ушей продлевает жизню на сорок лет, бают! — шептала Хевронья.

Зоида Грибова вышла на люди впервые после избиения страшного. На голове треух из кошачьего меха. Сухая вся и бледная. Но в зеленоватых глазах ожидание торжества. Она ждала Ермошкиной смерти. Она жаждала насладиться падением и муками предсмертными его.

— Убить бы Меркульева, Ермошку, Борьку-мазилу, Дарью, Хорунжего, Телегина, кузнеца Кузьму... И тогда бы я сама умерла спокойно! Все меня бросили. Остап Сорока ушел с сотней, набрал на Дону полк, ринулся в Запорожье к Тарасу Трясиле. Соломон прилип к татарке. Братец убежал, а может, казнен. Меркульев изощрен в хитростях... Какие жалкие... Нет, на Яик надобно приглашать атамана из другой земли. С Дона, с Московии, с Вятки какой-нибудь... На Яике нет достойных казаков!

— Нет! Нет! — поддакивал ей Тихон Суедов.

— Я хощу стать атаманом, матушка! — молитвенно пробормотал Гунайка Сударев.

— Помрешь звонарем!

Отец Лаврентий прислушивался к разговорам. Крещенье превращалось в большой праздник. А пожертвованиям завидовал Соломон.

— Я за год не начерпал столько золота, сколько церковь за един день! — заглядывал в глаза Лаврентию шинкарь.

Кузьма перебирал легко вервь, поднимая крылья через перекидной валик на купол храма. Ермошка уже стоял там, держась рукой за крест. Ветер трепал мех его шапки. Шея отрока была обмотана белым пуховым платком. Желтая шубейка сидела на нем ладно. Но валенки портили украсность. Старые, кривые, двенадцать раз подшитые, они выглядели нелепо.

— Дарья, я повелел нарядить Ермошку.

— Я и нарядила.

— А пимы?

— И валенки дадены ему новые. Но он их не надел, должно.

— Он и штаны старые надернул, мам! — насмешливо вставила Олеська. — Мол, вдруг новые обмараю со страху, обмочу!

Дуняша ударила хлестко сестру по щеке. Олеська схватила Дуню, начала бить, раскровила нос.

— Растащи! — буркнул Меркульев.

Дарья с трудом разняла сестер. Они озверело вырывались, бросались друг на друга.

— Ты подлая! — гневилась Дуняша.

— А ты втюренная!

— Ермошка — мой суженый! — озорничала красавица Верка Собакина.

— Бежжубая я, а ижбу убирать у Ермошки жгожусь! — улыбалась Мокриша.

Ермошка стал знаменитым. Он возвысился, вырос, казался красивым, сильным. Он затмил славу художника Бориски. Все девчонки забыли о покорителе сердец — Прокопке Телегине. Все взоры были устремлены к нему.

— Зипун сбрось, как лететь! — советовал снизу Егорий-пушкарь.

— Пимы и портки могешь снять, ишо легче будет порхать! — заметил Герасим Добряк.

Меркульев подталкивал Дарью:

— Я рос в точности таким. Он даже ить похож на меня, стервец.

— Вылитый! — согласилась жена атамана.

— А што, ежли Ермошка не послухается отца Лаврентия и улетит нахально в рай? — ужаснулся Балда.

— Парнишка наглый, — поддержал Балду Ивашка Оглодай. — Прилетит он в божеский сад, напакостит тамо, обворует ангелов. А вдругчи и у самого создателя что-нибудь сопрет. Стащит у Саваофа одеяло аль подштанники...

— И куды глядит атаман?

— Неуж не могли найти для полета благопристойного отрока?

Вошка Белоносов, Гунайка и Митяй Обжора собирали в толпе пожертвования для храма. Деньги сдавали бабке Прокофихе. Отец Лаврентий доверял старухе. Она продавала свечи, нательные кресты, мыла полы в церкви. Прокофиха раньше всегда обыскивала отроков, отбирала копейки, которые они утаивали при сборе. Сегодня бабка не обращала на агнцев внимания. И они крали безбожно! Митяй Обжора уже бросил незаметно в мешок Зоиде Грибовой шесть горстей серебра. И Гунайка сыпнул четыре пригоршни. Усердствовал перед Зоидой и Вошка.

— Не подходите ко мне боле, заметят люди! — осадила своих старателей Поганкина.

Отец Лаврентий осенил снизу купол церкви крестом. Ермошка поднял крылья, начал их надевать на себя через голову, как юбку. Но тулово не пролезало в кольцо.

— Зипун скинь, дурень! — подсказали из толпы.

— Разденься! Сбрось полушубок! — зычно крикнул Меркульев.

Над куполом храма закружилась знахаркина ворона. Она села на крест, крутнула хвостом:

— Здравствуй, Ермоша!

— Здравствуй, коли не шутишь.

— Дурак!

— Сама ты дура!

— Раздевайся, стерва! — сердито приказала птица.

— Прыгай! Прыгай! — вопила толпа.

Ермошка снял полушубок, бросил его вниз. Шубейка падала как-то уж очень необычно. Она надувалась порывами ветра, описывала круги. И упала прямо в руки Дуне Меркульевой.

— Я вижу пресвятую мать-богородицу! — заголосил Ермошка, разглядывая знахаркину ворону на кресте.

— Падайте ниц и молитесь! Жертвуйте церкви! Но не бросайте в кружки серебро мелкое! — призывал отец Лаврентий.

Ермошка понял, что у него никогда не хватит духу броситься вниз с такой высоты. Голова кружилась, подкашивались ноги. Он лихорадочно думал, как бы увильнуть от прыжка...

— Я вижу пресвятую мать! — снова прозвенел он с купола церкви.

— Верим! Верим! Прыгай!

— Я вижу Николая чудотворца!

— Истинно! Истинно! — согласились внизу.

— Я вижу архангела Гаврилу!

— Не валяй ваньку! Прыгай!

Других святых Ермошка не знал, о чем в этот момент горько пожалел. Кого же бы еще назвать?

— Я вижу бога! — истошно заревел он, закатывая глаза.

— Какой он из себя? — заинтересовался Балда.

— Лысый, значится. На облаке восседает. Похож на нашего Егория-пушкаря. Вокруг него ангелы! — обрадовался Ермошка возможности отодвинуть страшное мгновение.

В толпе начали похохатывать. А Ермошка кривлялся:

— Тише, казаки! Бог чтой-то мне глаголет... Ась? Неужели? Да, да! Я слухаю тебя, боже! Говори, говори! Я полностью согласный!

— Ермоша, я жалею тебя на всю жизнь! Прыгай! — трубно, по-журавлиному крикнула Дуняша Меркульева.

— Прыгай, стерва! — каркнула ворона.

Ермошка и не помыслил о том, чтобы броситься с купола. Но его подхватило вдруг порывом ветра, подбросило выше креста, отнесло в сторону. Затем крылья ринулись вниз и начали выделывать петли, перевертывая Ермошку. Народ замер было, но вскоре взорвался ревом восторга.

— Голубем, голубем кувыркается, пей мочу кобыл!

— Вот энто Ермошка! Нет, чтобы плавно сесть на землю... Так он лихость кажет!

— Господи! Вот отчаянная голова!

— Убьется ведь! Шапку уронил!

— Лепо, в бога-бухгая!

— И ворона рядом с ним порхаеть!

— А крылья-то трещат, когда опосля переворота вверх взмывают.

— Раз, два, три, четыре! Четыре петли связал! Четырежды перевернулся, дьявол!

— Куда летишь? Я ж велел к меркульевскому коровнику! — сердился отец Лаврентий.

— Ермоша! Сядешь у шинка — озолочу! Двадцать золотых дам! — прыгал Соломон, обнимая Фариду.

Прыгал от радости, хлопал рукавицами и купец Гурьев. Всем казалось, что Ермошка лихо управляет крыльями. Он устремлялся со свистом вниз, снова взмывал вверх, перевертывался, изгибался ласточкой, на какие-то мгновения зависал в неподвижности.