Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Ты чаво энто надумала, Грунька? Пошто узел вяжешь на ночь глядя? Куды засобиралась?

— Ухожу я, маманя.

— Кому ты потребна, дуреха?

— Потребна. Мы, Коровины, всем надобны.

— Да ить ты ребенок.

— Мне пятнадцать стукнуло.

— Да ты не ребрышками, а умом дитя.

— Ум не сарафан, не для показа и наряда.

— Кто ж тебя примет, Груня?

— Хорунжий.

— Ты обезумела, дочка?

— Я здрава, маманя.

— Да он же старик! Седой!

— Для тебя — седой, а для меня — молодой.

— И не по-божески энто, доченька.

— Почему же не по-божески? Мы обвенчались.

— Не слыхала про венчанье.

— А я токмо что из церкви. Мой Хорунжий привел туда меня благородно. Правда, звонарь Сударь не пущал нас в храм. И толкнул он меня, грубо обругал, обозвал коровой рыжей. А Хорунжий разгневался и отрубил ему голову...

— Насовсем отрубил?

— Навсегда! Махнул саблей — и покатилась в снег голова звонаря.

— А отец Лаврентий видал?

— Как же! При нем башка поганца упала в сугроб.

— А он?

— И он упал. Не может же человек стоять долго без головы.

— Я про святого отца спрашиваю.

— Поп с перепугу убежал в храм. И мы, маманя, следом вошли благопристойно. Хорунжий наставил пистоль на святого отца. И рявкнул: венчай, мол, суслик, а то пристрелю! У отца Лаврентия руки тряслись, заикался он, но справил венчанье честь по чести.

— И свидетели были?

— Были: Дуняша Меркульева, Бориска и Ермошка. Устин Усатый и Кузьма присутствовали. Они там с Ермошкой какие-то крылья ладят. Должно быть, Ермошка собирается лететь в рай. Такие слухи. А крылья я сама видела. Белые, преогромные! Потому в церкови их и ладят, что ни в одной избе они не поместятся! Отец Лаврентий разрешает в храме работать по ночам. Дивные крылья!

— Крылья для меня не любопытны, доченька. Пущай Ермошка летит хучь в рай, хучь к черту на кулички. Меня беспокоит твоя судьба.

— Моя судьба не порожняя.

— Не бывает счастья без материнского благословения.

— А мы тебе завтра в ноги упадем, ты и благословишь нас.

— Был бы отец жив, он бы тебе показал, Грунька!

— Отец говорил, что ты к нему в четырнадцать лет пришла.

— У нас была любовь согласная.

— И у нас не тюря, маманя.

— Одумайся, Грунька! У Хорунжего в избе на стенах человеческие черепы! И пьет Хорунжий!

— А я выкину те черепа. А шинков на Яике скоро не будет. Недоволен народ шинками.

— У Хорунжего все богатство — шелом, кольчуга да сабля!

— Добра наживем, маманя. Кузнец Кузьма уже одарил меня коровой. Она у них плохо обихаживается после смерти Лукерьи. А я люблю возиться с коровушкой.

— Хорунжий противен, доченька! Он с Мокридкой блудодействовал.

— Мокриша теперича близко не подойдет к Хорунжему. Я ее отходила коромыслом у колодца. Все зубы ей выбила!

— У тебя от Хорунжего никогда не зародится дитятя, Грунька!

— Ой, маманя! Приложи-ка ухо вот сюды, к животу моеному... Ась? Слыхала? Там у меня уже бьется под сердцем Хорунжонок!

Ермошка изладил крылья сразу после возвращения с Магнит-горы, Неразъемные, посередке кольцо для тулова. Дуня, Бориска и Глашка наблюдали тогда, как он прыгал с крыши своей хаты. Красивого взлета не получилось. И вообще не можно было назвать полетом происходящее. Ермошка скользнул кособоко через двор, перевернулся и врезался головой в навозную кучу. Удар был таким сильным, что у него потемнело в глазах. И не помнил он, как его вытащили из навоза Бориска с Дуняшей. Недели четыре после этого у него кособочилась голова. В поход с Нечаем он уходил с кривой шеей.

— Не там дыра для тулова, надобно кольцо вырезать подале, назад. А так опрокидываются крыла сразу. Не слушаются меня.

Бориска и Дуняша Меркульева тоже увлеклись крыльями. Не оставались в стороне и старики, Охрим и Егорий-пушкарь. Каждый из них показывал, где лучше укрепить распорки, как сделать обод. Можно было подумать, будто они давно уже ладили крылья и летали!

— Потребно разъемные крылья мастерить. Кажное крыло привязывать отдельно к руке. Дабы махать, управлять полетом! — поучал Охрим.

Ермошка ухмылялся. Разъемные крылья он уже ладил. Удержать их в полете было невозможно. Они складывались, выкручивали руки. На них не удавалось перелететь и через двор, до навозной кучи. Бориска тоже прыгал с разъемными крыльями. Он сломал ногу, долго лечился у знахарки. Егорий-пушкарь предлагал установить на крыльях железные трубки с порохом.

— Я поджигаю порох, огнь толкает крылья... И ты воспаряешь, Ермоха, яко китайская тростинка!

— Дабы потешить пушкаря, отдали ему первые помятые крыла.

— Привяжу кошку. Поджигай трубы. Запусти с крыши своеной хаты.

— Мне не потребно запускать с крыши! Крыла взмоют сами от земли до облаков.

Егорий изготовил трубы и пороховую смесь. Трубы легкие приклепал к распоркам через подкладку из горного льна — асбеста. Ермошка и Бориска помогали пушкарю.

— Подпаляйте трубки одномгновенно, а я нацелю крыла в небо, вон на ту черную тучку.

Дуняша подала друзьям запалы, отскочила в сторону. Егорий предупредил: огненные хвосты будут большими, опасными. Вместо человека привязали к белым крыльям соломенное чучело.

— Запаляй! — крикнул Егорий.

Бориска и Ермошка сунули огонь к пороховым трубкам. Две сильных струи огня и дыма ударились в землю. Крылья поднялись, описали дугу и упали на соломенную крышу хаты.

— Скукарекала моя хата! — огорчился Егорий. Потушить избу было невозможно, поэтому Ермошка бросился в дверь спасать добро. Выскочил он, держа в руках рваный полушубок.

— Боле у меня ничего и нетути! — почесал затылок Егорий.

После этого позора Егорий и Охрим угомонились, крыльями перестали интересоваться.

— Переходи ко мне жить! — утешал пушкаря толмач.

Устин Усатый долго потешался над стариками:

— Набили, значится, две жестяные трубы порохом и хотели к богу улететь, пей мочу кобыл!

А кузнец Кузьма, напротив, совсем в дитятю превратился: дни и ночи проводил с Ермошкой. Хотелось ковалю поставить на крылья махальную пружину. Но устройство получалось тяжелым. Ермошка лететь с железами не пожелал. Крылья запустили с обрыва реки. К махалам была привязана кукла, набитая опилками. Леталка перевернулась и устремилась косой спиралью к воде. В шугу она врезалась с треском, утонула быстро.

Зима не успокоила умельцев, охотников взлететь в небо. Но им стало ясно одно: крылья надобно изладить большие — в семь саженей, не меньше. Однако во всем казацком городке не было такой просторной избы.

— Церковь! — подсказала Дуня. — Места там много.

— Отец Лаврентий не позволит. Це мракобес! — остерег Охрим.

Выход из трудного положения подсказал Соломон:

— Не подмажешь, не поедешь! Дай мне, Ермоша, свою бобровую шубу. Я сошью из нее много шапок. Одной шапкой ты одаришь отца Лаврентия. Пожертвуешь ему еще десять золотых. Парень ты, знаю, богатый. У Телегина выиграл тридцать цесарских ефимков. И от нечаевского похода у тебя добра на всю жизнь. Не жалей цехинов. И храм будет в твоем распоряжении. В этом мире все продается и покупается.