Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Для этого мы здесь, бий…

— Для этого…

Нужно было во что-то верить, нужно было кому-то верить, когда идешь убивать брата.

Айдос вдел меч в ножны, откинул полог, чтобы выйти из юрты и сесть на коня.

У городской стены гремели барабаны, звали на бой.

Айдос ударил буланого каблуками сапог, и тот помчался в степь.

Он убил Мыржыка. На поляне, возле того самого джангиля, где пал и Бегис. Случилось это в самый разгар боя, когда кунградцы еще стояли крепко и отражали удары хивинцев. Кровь Мыржыка напугала их. Дрогнули джигиты суфи и начали отступать, а отступая, сами облились кровью.

Кровь алой тропой тянулась за ними, пока они шли к камышам и дальше за камышами но берегу Кок-Узяка в сторону Кунграда. Уходили кунградцы, чтобы никогда больше не возвращаться к Айдос-кале.

Маман ждал Мыржыка в новолуние. Уже был собран караван, погружены мешки с едой и подарками для русских биев и их жен. Без подарка ни в какой аул не войдешь, никакой брод не перейдешь — это знали степняки. Осталось только поднять верблюдов и отправиться в путь.

Караван должен был повести Мыржык. Не потому, что хорошо знал дорогу на Русь. Дальше первых казахских аулов не заезжал он на своем коне, да и никто из каракалпаков не заезжал. Единственным гостем русских был великий Маман, а он давно покинул этот мир, как покинули этот мир и его спутники. Так что не в дороге было дело. Караван доверили Мыржыку жана-дарьинские старики, считая его самым сильным, самым смелым и самым добрым из биев каракалпакских. Маман тоже был добр и смел, но годы у «русского бия» уже не те и силы на исходе.

Решив так и получив согласие молодого бия, отпустили жанадарьинские старики Мыржыка схоронить тестя Есенгельды и проститься с семьей. Возвращение наметили на первые дни новолуния.

Луна, как известно, четырнадцать дней прячется где-то, и потому темно в мире, а на пятнадцатый выглядывает из- за края степи стыдливым козьим рожком. Таким стыдливым, что и не заметишь его сразу. Крикнешь громко — исчезнет, бросишь в него камнем — рассыплется. Вот под таким робким козьим рожком и должен был вернуться на Жанадарью Мыржык. А не вернулся.

Шестнадцатый день прошел, семнадцатый, на восемнадцатый перевалило. Уже не робким, козьим рожком выглядывал месяц, а бодливым бычьим рогом. Забеспокоился Маман: не передумал ли Мыржык, не свернул ли на тропу измены? А когда беспокоился бий, когда в сердце его вкрадывается сомнение, остальным не грешно покачать головой и сказать осуждающе: «Молодые-то как ветер весенний, с утра скачут на север, вечером на восток».

На девятнадцатый день, а может, и на восемнадцатый еще принес какой-то джигит новость:

Убит Мыржык! Убил его брат, старший бий каракалпаков Айдос.

Удивились и опечалились жанадарьинцы. Добрый был джигит, смелый, сильный. Кто теперь за каракалпаков на кураше выступит? Кто положит на землю главных палванов степи?

Иная была печаль у Мамана: кто поведет караван? Мыржыка жанадарьинцы определили посланником степи, бием каракалпаков назвали, бием Добрых Надежд.

Собрал стариков Маман, спросил их:

— Слезами завершим дело свое или напутственным словом? Загрузим караван или навьючим на верблюдов хурджуны новых надежд?

Старики почесали свои бороды, покрутили на головах кураши — под шапками черными всегда прячутся самые мудрые мысли — и ответили Маману:

— Слезы пролиты, но они не означают конец жизни. Пусть идет караван.

— Кто поведет его? Кому доверим дело отцов? Снова пришлось задуматься старикам. Снова почесать бороды, покрутить шапками. Однако ответить, как первый раз, не сумели. Трудный это был вопрос: кого послать к русским?

Старика не пошлешь — стар, немощен. Молодой — неопытен, неразумен, хоть и крепок и вынослив. Все это ранней весной определяли жанадарьинцы. Тогда-то и сказано было: «Простой степняк, старый ли, молодой ли, в послы не годится, если он не бий, не глава рода. С пастухом или рыбаком царь, поди, и разговаривать не станет. Здесь бий нужен».

Не было бия у жанадарьинцев, кроме старого Мамана. Потому-то и упросили степняки ехать Мыржыка. Теперь, после его гибели, надо искать в каком-то другом роду. Посмотрели на соседа, Орынбая. Не на самого разбойного Орынбая, а на сына его, Давлетназара. Сильный, умный, решительный. Плохо, конечно, что из непутевого рода мангыт. Ну да в роду разные люди бывают: одни — плохие, другие — хорошие. Давлетна- зар — хороший степняк.

— Давлетназара послать надо, — решили старики. Решили, а послом назвать не назвали. Давлетназару желание старейшин все равно что рев чужого стада: хочешь — слушай, хочешь — не слушай. Отец прикажет — другое дело. Отцу перечить нельзя.

Обратились старики к Орынбаю: так, мол, и так, брат Орынбай. Хотим послать сына твоего, Давлетназара, к русскому царю за советом и помощью. То ли не в тот час обратились старики к главе рода мангыт, то ли не с теми словами, но взбеленился разбойный бий, замахал руками:

— Один раз ударились каракалпаки головой о дерево — не поумнели, второй раз хотите удариться, чтоб совсем мозгов лишиться. Не дам сына своего на глупое дело. Уж если хочется разбить голову, так бейте здесь, а не скачите для этого за тридевять земель.

— А где у нас такое дерево? — спросил обиженный Мамаи. — Не в твоем ли, Орынбай, ауле?

Укололся на слове Мамана разбойный бий, отбросил его:

— Не в моем.

— В Бухаре, значит?

— И не в Бухаре. Священная Бухара степняков не обидит. Мусульмане мы.

— Обидела, однако, Туремурата-суфи, не пришла на помощь, когда хивинцы разбили войско кунградского правителя. А Бухаре-то он кланялся, ползал перед ней на брюхе.

Опять уколол Маман разбойного бия. Но на этот раз он не отмахнулся от острого слова.

Туремурат не степняк, — стал объяснять Орынбай. — Камышовый кот. Ему давно пора было отрубить хвост, чтоб не рыскал по аулам.

— Хвост ли только потерял суфи? — усомнился Маман. — Кажется, и голову…

— Э-э, — запротестовал Орынбай. — Голова цела у правителя Кунграда!

Боялся разбойный бий, как бы гибель Туремурата-суфи не открыла дорогу Айдосу к Аралу и Жанадарье. Пусть живет суфи, пусть борется со старшим бием. Сам Орынбай уже не думает выступать против Айдоса. Уцелеть бы на своем берегу.

— Если цела голова суфи, значит, небо сберегло ее, — сказал Маман. — Пусть небо сбережет и наши головы. Поедем все же на север, к русским…

— Езжайте!

— Отдай нам Давлетназара, — попросил Маман. Думал, что вырвет у разбойного бия сына, ведь дело-то затевалось великое.

Не вырвал. Упрямство Орынбая сломить никто не мог, добрый Маман тем более.

— Не дам сына своего. Время такое, что он и здесь мне понадобится.

Снова принялись думать старики, кого послать с караваном. Ни один бий не соглашался ехать. А время торопило. Дорога в Россию хороша летом, а лето уже наступило, и дни побежали к осени. Осенью же дорога — не дорога. Верблюды завязнут в грязи, кони обезножеют. Ехать надо сейчас или вовсе не ехать.