Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Ойбой! — воскликнул огорченный Гулимбет. — А кто же уголь и дрова возить будет? Счастье-то мое от угля и дров.

— Невелико твое счастье, — усмехнулся Маман.

— Правду говорите, бий. Сам-то я длинен, а счастье мое короткое. Привез Никифору четыре мешка угля, даст мне хозяин одну монетку. Богатство!

Разговаривая так с биями, Гулимбет помогал Никифору сгружать уголь и перетаскивать его в кузницу. Пыль угольная вилась в воздухе, оседала на их лица и одежду. Мыржык дождался, пока сняли последний мешок с быка, и подошел к нему.

Постарел еще больше носитель счастья. Седина прошла густой зарослью от холки до глаз, и голова из черной превратилась в седую. Уши совсем побелели. Потянул морду бык к руке Мыржыка — не то просил ласки, не то зерна. Узнал хозяина, вспомнил прошлую жизнь.

Носителю счастья всегда гладили рога. Таков был ритуал при встрече. Тронул рукой рога быка и Мыржык, провел по ветвям окаменелым, и пальцы молодого бия дрожали при этом. Велико было волнение Мыржыка. Счастье-то обернулось несчастьем для семьи Султангельды. Может, прикоснувшись к священному быку, он вернет и себе и братьям утраченное счастье…

— Хозяин! Хозяин приехал! — раздался крик сына Никифора. Он бежал от берега к кузнице и махал руками, будто извещал о какой-то беде, обрушившейся на мир.

— Э-э, некстати, — нахмурился Никифор. — Гони своего быка, Гулимбет! И сам поторопись. За деньгами потом придешь, вечерком или поутру.

Биям он ничего не сказал, но посмотрел на них с грустью и тревогой, будто винился перед ними за необходимость выпроводить их из аула, как и Гулимбета. Конечно, они могли остаться, но ничего доброго из этого не вышло бы. Обидел бы их непочтительностью и грубостью своей Тимофеев.

Маман и Мыржык сели на коней и поехали в степь, прочь от моря.

Вслед им совестливый Никифор крикнул:

— Про войну все вызнаю. С мальчишкой передам. Нынче же…

Гулимбету, который, вцепившись в веревку, тянул быка, кузнец сказал:

— Пусть идут аульчане к Тимофееву. Много товару привез. Полна лодка.

— Скажу, — пообещал Гулимбет.

Две тропы, ведущие от аулов Орынбая и Мамана, скрещивались на широкой поляне среди густых зарослей камыша. Здесь, в затишье, скрытые от глаз человека и зверя, должны были встретиться два брата.

Первым прискакал Мыржык. Не задержал его Маман. Нечем было ему задержать молодого бия: ни желания присоединиться к Кунграду, ни интереса к велико му делу суфи старый бий не выказал. Слушать же сказки о какой-то бумаге белого царя, принимающего каракалпаков под свое могучее крыло, было недосуг Мыржыку. Торопило дело суфи.

Въезжая в камыши, увидел Мыржык облако пыли над степью — густое, торопливо летящее к зарослям. Не одним копытом поднималось оно — множеством копыт.

«Бегис спешит, — догадался Мыржык. — Неужели и он возвращается с пустым хурджуном?»

Суфи посылал Бегиса к Орынбаю с тем же наказом, что и Мыржыка: привлечь дальних биев к борьбе с Айдосом. Послал не одного. Зная крутой нрав и разбойничьи замашки Орынбая, приставил к Бегису двадцать джигитов, чтоб защитили молодого бия и Орынбая напугали. Напуганный, он более сговорчив и податлив.

Стая воронья вроде бы прилетела и спустилась в камыши, так стремительно и шумно вынеслись на поляну джигиты Бегиса. Все на добрых конях, в шапках меховых, перепоясанные ремнями, отяжеленные мечами и копьями. Сам Бегис был тоже с мечом, подаренным Туремуратом-суфи. Не с простым мечом, а с дорогим, отделанным серебром и бирюзой.

Увидел брата Бегис, заулыбался, счастливый, будто не три дня, а три года не виделись. Чуяли, что ли, братья, что судьба теперь одна и что иной радости, кроме радости общения, нет у них… И еще чуяли близкую гибель свою… Когда вражда в семье, короток путь каждого. А перед вечной разлукой хочется ли разлучаться даже на мгновение?..

— Удачна ли была поездка? — спросил Бегис. Мыржык не знал, как ответить. Приятного-то было мало. Попусту трясся в седле, навещая Мамана. Однако не начинать же с пустого разговор, и Мыржык уклонился от ответа.

— Пусть первым скажет старший!

Бегис принял это как свидетельство уважения к себе и снова заулыбался.

— Ясновидец наш, Туремурат-суфи, все знает наперед. Можно не ездить по аулам, а, сидя в юрте, читать мысли биев. Глупые мысли у трусливых шакалов. Ничего не сказал мне Орынбай. Посопел, покряхтел, пожаловался на то, что людей у него нет и коней нет, ничем помочь нашему делу не может…

— Верно, трусливый шакал.

— Шакалья трусость на хитрости держится. В драку сам не лезет, ждет, когда волк задерет барана. А поваленного уже хватает за ногу.

Мыржык непонимающе посмотрел на брата:

— Баран-то кто?

— Это загадка для Орынбая. Нынче волк кажется волком, а завтра как будет — неведомо. Может, превратится в барана, и его самого грызть будут те, кто был бараном вчера…

— Больно мудро говоришь, брат. Неужели Орынбай боится Айдоса?

— Нынче не боится — завтра забоится. Хан все же Айдос.

— Какой же хан, если нет ханства…

— Ханства и не будет, Мыржык. Туремурат-суфи не допустит этого. И мы не допустим. Но Орынбай не верит в наши силы. На меня смотрел как на петуха, который кричит не вовремя. Сам знаешь, что бывает с петухом, который кричит не вовремя: попадает в котел…

— Котел-то нам ни к чему, — насупился обидчиво Мыржык. — Силу суфи могли показать шакалу джигиты. Мечи у них наточены, копья острые.

Бегис снисходительно улыбнулся: наивен как юнец брат! Мечом ли пугают шакалов? На них достаточно фыркнуть коню или свистнуть всаднику. Да нужен ли шакал Туремурату-суфи? Поджавший хвост, сидящий в норе… Ему нужен волк, вгрызающийся в горло врага. Волков надо искать. Где вот только?..

— Маман-бий тоже поджал хвост? — спросил Бегис брата.

— Нет, Маман не шакальей породы, — ответил Мыржык. Настал его черед рассказывать о поездке в дальний аул.

— Волк, значит! — перебил его Бегис. Задумался Мыржык. Прозвища шакала и волка не подходили к Маману. Он вообще был далек от хищников, душа-то у старика мягкая: крови чужой не хотел и боли чужой не хотел.

— Конь степной… — нашел что-то близкое Маману молодой бий.

— Ха! — засмеялся Бегис. — Куда ветер, туда и он. Узды и седла не знает. Сядешь — сбросит. А не сбросит, то занесет не в ту сторону.

— Взнуздать надо, — неуверенно предложил Мыржык.

— Ты взнуздал?

— Нет.

— Кто же возьмется за такое дело? Степные кони норовистые и зубы пускают в ход, и копыта.

— Суфи сможет, — поспешил переложить на кунградского хакима непосильную задачу Мыржык. — Суфи всех взнуздывает.

Усомнился в магической силе суфи Бегис. Конечно, на многих накинул узду Туремурат-суфи, но это были все объезженные кони. А вот на вольного, степного, накинет ли?