Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

Завозился Бегис, а когда отстегнул под мордой ремень и потянул его, близкий топот остановил бия.

Скакал джигит. Махал отчаянно руками, кричал:

— Бий! Хивинский хан напал на Кунград. Великий суфи зовет на помощь.

До пастуха ли тут! Хотя он, проклятый, и скрыл намерение хана, но расплатиться с ним, видно, придется в другой раз.

На коней! Скорее к суфи, спасти его, если еще не поздно.

Братья влетели в седла, поскакали за джигитами, которые далеко ушли от места, где совершалась расправа над Доспаном. На ходу Бегис спросил испуганного гонца:

— Много ли нукеров под стенами Кунграда?

— Много, бий. И они уже вошли в город.

— Астапыралла! Успеем ли?

Бегис стал нахлестывать своего коня, будто мог конь птицей перенести его через степь к стенам Кунграда за какие-то мгновения. До Кунграда надо было скакать и скакать…

Доспан возвращался к жизни. Он открыл глаза и увидел весь мир перевернутым, потому что голова была внизу, а ноги вверху. Рядом оказалась не грива коня, а его копыта. И они словно приросли к земле. Чуял конь, что хозяин немощен, и ждал, когда к нему вернутся силы.

«Не убили все же меня братья старшего бия, — подумал Доспан. — Сжалились, видно». Он вслушался в голоса степи. Они были знакомыми и спокойными. Топот удалявшихся коней был слышен еще, но так далеко, так слабо, что едва различал его Доспан. Ему почудилось, что он давно здесь один и не вернутся братья, что надо выкарабкиваться из беды, в которую попал он по чужой воле.

Он подтянулся, цепляясь за собственную ногу, к стремени, потом к подпруге, ухватился за нее левой рукой, правой стал высвобождать сапог из железной петли. Не сразу удалось это сделать. Мучился и с сапогом, и с петлей. Взмок весь, напрягаясь, но сорвал все же с сапога стремя.

«Ойбой! — вздохнул облегченно Доспан. — Живому труднее, чем мертвому. О мертвом люди позаботятся, о живом заботься сам».

Стал раздумывать стремянный, куда податься. В свой аул? Пожаловаться на братьев старшего бия, открыть глаза хозяину: братья-то его недоброе задумали, сеют повсюду семена раздора, поднимают народ против хана будущего. Или в дальние аулы поехать, объявить День взаимного уважения, как велел бий. Дедушка Айдос надеется на людскую доброту, День взаимного уважения хочет сделать началом сближения родов, оъединения всех каракалпаков.

Светлым должен быть этот день. Так считает старший бий, и так считает Доспан. Все улыбаются, говорят ДРУ Г ДРУгу приятные слова, угощают соседей, близких и дальних, вкусными блюдами.

Доспан обтер лицо рукой и увидел на ладони кровь. Не дурное ли это предзнаменование? Как бы и остальные степняки не начали День взаимного уважения с насилия и убийств… Подумал еще Доспан о том, что опечалится старший бий, узнав, как встретили День уважения его братья. И еще больше опечалится, увидев кровь на лице стремянного.

«Пусть не печалится, — решил Доспан. — И без того много причин у бия для боли сердечной. При себе оставлю и увиденное нынче, и услышанное. И кровь свою смою, и пыль стряхну».

Он вдел ногу в стремя, вскинулся в седло и поехал на север, в дальние аулы. Там еще не знали о Дне взаимного уважения. Доспан принесет им приказание великого Айдоса.

Не покидала душевная мука Айдоса. Птицею могучей сделал бия каракалпаков правитель Хивы. Лети над степью, скликай народ в ханство, собирай роды, объединяй силы под началом своим! Сделал птицей, беркутом сделал, а крыльев не дал. Как полетишь без крыльев, как взовьешься в небо?

Трудная дума у Айдоса. Как обрести крылья? Не все степняки признают старшего бия ханом. Над ханством каракалпакским смеются. Почему — не знает Айдос. Вот и старается узнать. Думает…

День-деньской он в юрте белой. Лежит ли, сидит ли — все мучается мыслью о крыльях.

Бегис и Мыржык — вот крылья! Все чаще называет он имена братьев. Разговаривает мысленно с ними, увещевает их, зовет вернуться под родной кров. Никто не слышит этой мольбы и потому не откликается, потому не спешит утешить старшего бия, освободить его от муки душевной.

Что братья, они далеко! Степняки, живущие рядом, в ауле Айдоса, тоже не слышат сердца своего бия. Глухи стали, да и мало их. Один за одним покидают зимовку, уходят в сторону Кунграда, в аул Бегиса и Мыржыка.

Когда Айдос вернулся из Хивы в ханском халате, ждал одобрения степняков. Преклонения ждал. А они только халат похвалили, поцокали языками: «Япыр-май! Золотой воротник. Щедр Мухаммед Рахим-хан». Воротник золотой поразил их, а титул хана не поразил. Не заметили они, что бий старший поднялся на высшую ступень. Такую высокую, о которой и мечтать не мог никто в роду их.

Айдос хотел услышать: «Наш хан!»- не услышал. Хотел собрать степняков в одно ханство, а они разбежались. Главный аул опустел, будто после урагана или нашествия врагов. Он придумал День взаимного уважения. Сблизить надо было как-то степняков, угасить родовую вражду. Можно ли веками подозревать соседа в злом желании поджечь твою юрту или угнать твой скот? Гонцы Айдоса поскакали в аулы звать людей на праздник примирения. В новолуние он должен был начаться во всей степи.

Когда ждешь от людей доброты, не ограничивай самого себя одним ожиданием. Так учит мудрость. Айдос понял это, когда увидел, что гонцы его, помчавшиеся в далекие аулы, явно задерживались с возвращением. Отсчитывая часы до новолуния, старший бий поймал себя на том, что бегут они быстро и до назначенного срока осталось не так уж много. Ровно столько, сколько нужно для поездки в аул Бегиса и Мыржыка.

«Сам бог послал мне эту возможность примирения с братьями, — подумал Айдос. — Пусть взаимное уважение вернется в нашу семью».

Нелегко было старшему бию пойти на примирение с младшими. Но что не сделаешь ради святого дела мира! Без братьев нет у Айдоса крыльев, а без крыльев не взлетишь над степью.

Он велел оседлать своего доброго иноходца, рыжего с белыми ногами и белым лбом, надел ханский халат с золотым воротником, в руки взял плеть, перевитую сплошь серебряными нитями, и отделанный серебром же кинжал. Сел на коня и поехал в аул Бегиса и Мыржыка. Путь был хоть и недалек, но солнце все же пробежало полнеба, пока Айдос добрался до холма с двумя бийскими юртами на вершине. В дороге он не торопил коня. Когда думает седок и мысль его непроста, нужно ли пускать в ход плеть! Ровный шаг делает и мысль ровной.

«Молодому нужна опора, — рассуждал Айдос. — Как он поднимется на вершину, если под ногой не земля твердая, а песок сыпучий? Ханство каракалпакское разве не опора Бегису и Мыржыку? Стали бы визирями, правой и левой рукой моей…»

Рассуждая так, определял Айдос дорогу Бегиса и Мыржыка. «Поймут братья, что зову их не для укрепления малой семьи нашей, а для укрепления большой семьи каракалпаков, — пойдут за мной».