Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

Для другой цели предназначался кинжал. Для другого случая точил его Доспан. Точил и приговаривал: «Защити нас от врагов, пролей кровь недругов!» А вышло, не защищал он от врагов, а проливал кровь братьев.

— Проклинаю тебя, Айдос! — крикнул упрямый степняк и плюнул в лицо бию.

Несчастный! Надо ли было множить свою вину? Надо ли было гневить бия? Полоснули страшные слова Айдоса как плеть. Взъярился он, захмелел злобой. Шагнул к степняку, поднял его и мгновенно, будто срезал молодые побеги камыша, отхватил кинжалом левое и правое ухо.

Кровь хлынула на лицо упрямца, закричал он.

На нетвердых ногах вернулся Айдос к коню, сел в седло и погнал своего иноходца.

Стая в триста нукеров летела по степи, захватывая то один, то другой аул на день, на ночь, а то и того меньше.

Далеко бы в степь залетела стая нукеров, утверждая имя хана хивинского, не попадись ей по пути гонец из Айдос-калы — неполноправный бий Кадырберген.

— Айдос-ага! — поднял руки Кадырберген, останавливая стаю. — Плохая весть! Туремурат-суфи ведет войско в двести всадников на Айдос-калу.

Плохая весть. До утверждения ли имени хана в других аулах, когда собственный в опасности? Айдос повернул иноходца на запад, к берегу Кок-Узяка.

— Э-э, зачем? — воспротивился было Мухамеджан-бек. Однако повел нукеров вслед за старшим бием.

Стая прилетела в Айдос-калу на исходе дня. Не было кунградских джигитов ни в ауле, ни возле него. Не подошло, видно, войско суфи к Кок-Узяку. А может, и не собиралось подходить, попугал только суфи степняков, погрозился напасть на аул Айдоса, а сам сидел в своем Кунграде и попивал чаек? Попивал и посмеивался.

По душе пришлась эта тишина Мухамеджан-беку. Сабли вынимать из ножен кому хочется? Тем более против кунградцев. Не овцы это, собранные в отару, не трусливые бродяги, севшие на коней. Нукеры суфи хорошо знают ратное дело и меч не опускают, пока не слетит голова с плеч противника. Знал это бек и не торопился встретиться с воинами Туремурата-суфи. Потому выбрал дорогу не в Кунград, а в мирные степные аулы.

Ну, если беку хивинскому была по душе мирная картина, то Айдосу тем более. Он посветлел весь, расцвел, увидя аул свой целым и невредимым. Сердце, томившееся тревогой долгие дни, забилось ровно и легко. «Мой дом, — прошептал он, — дом моего отца, дом братьев моих. Пусть будет он домом и для сыновей моих. Не уйду отсюда. Умру здесь, защищая его».

Аульчане, увидя своего бия, поспешили навстречу. И в руках у каждого была лепешка. Айдоса ли встречали степняки так радушно или триста хивинских нукеров, кто знает? Но старшему бию верилось, что его. И он приложил руку к сердцу, как делают хивинцы, благодаря аульчан и восхищаясь ими.

«Любят своего бия, верны ему, — подумал Айдос. — А я так мало для них сделал. Хотел сделать много, да не сумел. Бог поможет, сделаю больше».

Бек и воины приняли от аульчан хлеб- соль. Радовались: ни в одном ауле их не встречали так.

Бек ввел сотню в аул, остановил около юрты бия и велел нукерам спешиться. Сам же остался в седле.

— Львы Хорезма! — поднял он копье, обращаясь к нукерам и аульчанам, что собрались поглазеть на хивинских воинов и узнать новости. — Ваш путь — путь славы. На своих мечах вы несете победу великому хану. Но не одними мечами добывается победа. Мы вошли в город друзей Хивы, а сердца друзей побеждают добротой. Стены Айдос-калы подняты лишь на один локоть. Надо поднять их на десять локтей, чтобы сделались они неприступными, чтобы враг не потревожил покой друзей наших. Говорят, кунградское войско уже вышло к Кок-Узяку. Намерены кунградцы разорить Айдос-калу, пленить друзей Хивы. Пока движется Туремурат-суфи, поспешим поднять стены, преградим ему путь. А когда он подойдет к городу, встретим его копьями и мечами. Покажем, на что способны доблестные хивинцы. Слава великому Мухаммед Рахим-хану!

— Слава! — ответили воины.

Бек распустил нукеров, а шестерым еликбаши приказал установить посты на краю аула.

— Кунградцы еще далеко, — сказал он, — но лазутчики суфи могут оказаться близко. Хитрый враг пускает впереди себя гончую.

Нукеры разбрелись по юртам и мазанкам, еликбаши повели постовых на край аула. В Айдос-кале снова стало тихо, как будто не прибыли триста всадников и не переменилось ничто в жизни аульчан.

Теперь и нам пора отдохнуть! — отодвинул полог белой юрты Айдос, приглашая бека к дастархану.

Хоть и не ждали в тот вечер гостей, скатерть была расстелена, и на ней красовались подносы с жареным мясом. Успели джигиты заколоть барашка и, пока бек произносил речь перед своими нукерами, разделали тушу, бросили в раскаленный котел. На большом огне не только молодое, но и старое мясо быстро доходит! За какие-нибудь полчаса изжарилась нежная баранина, и ее положили на подносы.

Бек сел на почетное место и почувствовал себя хозяином. Развалившись на подушках, стал подшучивать над Айдосом.

— Проскакал я полстепи и не понял, на чем держится каракалпакское ханство? — улыбаясь сказал он.

Айдос, не уловив подвоха, принялся было растолковывать сотнику, что к чему. Но не слушал хозяина гость, у него был готов ответ, и, едва смолк бий, он произнес его:

— Я думаю, каракалпакское ханство держится на ваших плечах.

— Если нельзя опереться на силу Хивы, — ответил с обидой в голосе Айдос, — пусть степняки обопрутся на мои плечи.

Насмешливая улыбка исчезла с лица бека. Ему показалось, что в ответе Айдоса таится вызов Хиве.

— А вы смелей, бий! — заметил гость.

Чтобы уйти от опасных слов, которые бек бросил хозяину, и бросил с умыслом, Айдос сделал вид, что озабочен нарушением этикета. Торопливо пододвинул гостю блюдо с мясом:

— Ешьте, дорогой бек. Барашек вкусен, пока не застыло сало.

Бек ухватил баранью ляжку и вгрызся в нее зубами. Мясо было сочным, сало пряным. Весь день мечтал сотник о вкусной еде и отдыхе. Но голод мучил его, оказывается, меньше, чем желание выговориться перед старшим бием.

— И у братьев ваших, говорят, такие же могучие плечи? — спросил, не спеша пережевывая мясо, бек.

Айдос досадливо поморщился.

— Весь наш род крепкий.

— А что, если степняки захотят опереться на плечи ваших братьев? — как и прежде, насмешливо улыбаясь, спросил бек.

— Обопрутся на плечи моих братьев, значит, изменят Хиве. Братья служат Туремурату-суфи, врагу вашему.

— И вашему… — добавил бек.

— Я стал его врагом, когда признал хана хивинского.

— А прежде были друзьями?

— Друзьями не были, но и не были врагами… Мухамеджан-бек учуял в ответе старшего бия скрытую досаду: из- за Хивы, мол, нарушился покой степи. Дознаться решил бек, так ли это. Спросил:

— Сожалеете?

— Этому нет места в моем сердце.

Наверное, не было места сожалению в сердце Айдоса. Хиву-то он избрал сразу, без колебаний, и совсем не потому, что хотел противопоставить аул свой Кунграду. Но все же что-то досадное родилось при этом разделе степи на два враждебных лагеря. Сказав твердо беку, что нет места сожалению, бий все же грустно вздохнул: