Рафаэлло Джованьоли - Спартак

Все попытки и догадки праздных капуанцев не привели ни к чему. Из скупых, отрывистых слов, которые им с трудом удалось вытянуть у солдат, они узнали только то, что отряд прибыл из Рима; это известие разожгло любопытство толпы, но нисколько не разъяснило таинственного события.

Вдруг несколько рабов вышли из дома префекта и быстро направились в разные стороны по улице Сепласия.

— Ого! — воскликнул кто-то из толпы. — Дело-то выходит нешуточное!

— Какое дело?

— Да кто ж его знает…

— Глядите, как бегут рабы префекта!.. Будто олени спасаются от борзых в лесу на Тифатской горе!

— Стало быть, случилось что-то важное.

— Ну, понятно. Куда ж это помчались рабы?

— Вот тут-то и загвоздка! Попробуй угадай!

— Эх, кабы узнать! С охотой отдал бы за это десять банок самых лучших своих румян, — сказал рослый, толстый краснощекий торговец благовониями и косметикой, вышедший из соседней лавки; он пробрался вперед, горя желанием узнать что-нибудь.

— Ты прав, Кальмис, — заметил какой-то капуанец, — ты прав: произошло что-то очень серьезное, это несомненно. А вот мы ничего не можем узнать, хотя нам-то нужно знать, что случилось. Просто невыносимо!

— Ты думаешь, грозит какая-нибудь опасность?

— А как же! Разве сенат отправил бы ни с того ни с сего целый отряд всадников да приказал бы им лететь во весь дух? Наверно, немало лошадей они загнали в дороге.

— Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов, я что-то вижу вон там…

— Где, где видишь?

— Вон там, на углу Албанской улицы…

— Да помогут нам великие боги! — воскликнул, побледнев, торговец благовониями. — Ведь это военный трибун!

— Да, да… Это он! Тит Сервилиан!..

— Посмотри, как он спешит вслед за рабом префекта!

— Что-то будет!

— Да покровительствует нам Диана!

Когда военный трибун Тит Сервилиан вошел в дом префекта, уже всю улицу Сепласия запрудила толпа, и всю Капую охватило волнение. А в это время вдоль акведука, который доставлял воду в Капую с близлежащих холмов и на довольно большом расстоянии тянулся у самых городских стен, ехали верхом два человека огромного роста и могучего сложения; оба они тяжело дышали, были бледны, испачканы грязью и пылью; по одежде и оружию в них легко было признать гладиаторов.

Это были Спартак и Эномай; они выехали из Рима в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое того же месяца, скакали во весь опор, меняя лошадей на каждом привале, и довольно скоро прибыли в Суэссу-Пометию, но здесь их опередил декурион с десятью всадниками, — он мчался в Капую предупредить префекта о готовившемся восстании. Гладиаторам пришлось не только отказаться от мысли сменить лошадей, но вдобавок время от времени они должны были сворачивать с Аппиевой дороги на боковые дороги.

В одном месте им удалось купить двух лошадей, и благодаря силе воли и сверхчеловеческой твердости характера они продолжали путь, то сворачивая на проселки, то блуждая, то наверстывая потерянное время скачкой напрямик, — там, где Аппиева дорога делала повороты и петли, удлинявшие путь солдатам, и наконец выехали на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.

Они надеялись, что опередили гонцов сената на час — это было бы победой и великой удачей! Но вдруг, в шести милях от скал, где берет начало Кланий, примерно в семи милях от Капуи, лошадь, на которой скакал Спартак, обессилев, упала, увлекая за собой и седока. Желая поддержать лошадь, Спартак обхватил ее шею, но несчастное животное опрокинулось, придавив ему руку, и плечо у него оказалось вывихнутым.

Несмотря на сильную боль, Спартак ничем ее не выдал и только легкие подергивания его бледного лица открыли бы внимательному взгляду, как он страдал. Однако физическая боль была ничто в сравнении с Душевными муками, терзавшими этого человека железной воли. Неожиданная неудача привела его в отчаяние: он надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше своих врагов, теперь же он приедет после них, и на его глазах будет разрушено, уничтожено здание, над сооружением которого он упорно работал пять лет.

Вскочив на ноги, Спартак, ни минуты не думая о вывихнутой руке, испустил вопль отчаяния, похожий на рев смертельно раненного льва, и мрачно произнес:

— Клянусь Эребом, все, все кончено!..

Эномай слез с лошади, подошел к Спартаку и заботливо ощупал его плечо, желая удостовериться, что ничего серьезного не случилось.

— Что ты!.. Что ты говоришь!.. Как это может быть, чтобы все было кончено, когда наши руки свободны от цепей и в руках у нас мечи? — пытался он успокоить Спартака.

Спартак молчал; потом, бросив взгляд на коня Эномая, воскликнул:

— Семь миль! Осталось всего только семь миль, а мы — да будут прокляты враждебные нам боги! — должны отказаться от надежды приехать вовремя! Если бы твой конь был в силах нести нас обоих еще три-четыре мили, остальной путь мы быстро прошли бы пешком. Ведь мы и так выиграли у наших врагов один час, да после прибытия гонцов им понадобится, по крайней мере, еще один час, чтобы отдать всякие приказы и попытаться сокрушить наши планы.

— Ты рассчитал верно, — ответил германец, потом, повернувшись к своей лошади, заметил: — Но сможет ли это бедное животное нести нас обоих рысью хотя бы только две мили?

Гладиаторы осмотрели несчастную лошадь и убедились, что она едва жива… Она тяжело дышала, судорожно поводя боками, от нее шел пар. Ясно было, что и вторая лошадь скоро последует за первой; ехать на ней — значило подвергаться опасности сломать не только руку, но и ноги, а то и голову. Посоветовавшись, гладиаторы решили бросить лошадей и идти в Капую пешком.

Изнуренные, ослабевшие от долгой скачки и от голода (они почти ничего не ели несколько дней), гладиаторы с лихорадочной поспешностью пустились в путь, чтобы поскорее преодолеть расстояние, отделявшее их от Капуи. Они шли молча, оба были бледны, с обоих лил пот, но воля их не ослабевала; они шли со стремительной быстротой и меньше чем в полтора часа добрались до городских ворот. Тут они ненадолго остановились: им надо было перевести дух и немного прийти в себя, чтобы не привлекать внимания стоявшей у ворот стражи, которая, возможно, уже получила распоряжение наблюдать за входящими в город и задерживать людей, подозрительных по виду и поведению. Затем они снова пустились в путь, и, входя в ворота, оба старались казаться самыми обыкновенными голодными оборванцами, но сердце у них колотилось, по лбу стекали капли холодного пота от томившей их невыразимой тревоги.

В ту минуту, когда они вошли под арку ворот, Спартак в предвидении возможного ареста уже имел наготове план действий: надо в одно мгновение ока схватить меч и напасть на стражу, — убить, ранить, но любой ценой проложить себе дорогу и добежать до школы гладиаторов; рудиарий не сомневался в успехе своего замысла, зная силу Эномая и свою собственную. А двенадцать легионеров, стоявших у заставы, почти все старые инвалиды, вряд ли могли бы оказать достаточное сопротивление мощным ударам мечей двух искусных гладиаторов. Однако эта отчаянная мера была не очень-то желательна. Когда Спартак подошел к воротам, его неукротимое сердце, еще не знавшее страха, хотя он много раз смотрел смерти в глаза, его отважное сердце, никогда не трепетавшее в минуту грозной опасности, билось с такой силой, что, казалось, вот-вот разорвется.