Натан Рыбак - Переяславская Рада (Том 1)

– С ханом и Портою, – сказал Кфарца.

– Чепуха! – шведский посол с сердцем ударил кулаком по подлокотнику кресла, – Хмельницкий будет воевать против Речи Посполитой вместе с Московской державой.

Граф Кфарца горестно закивал головой:

– Вы правы, господин посол.

Мейер погладил бритые щеки, в прищуренных глазах искрилась усмешка.

Луч закатного солнца упал на золотую пряжку туфли посла, и он опустил руку, ловя перстнями солнечный блеск. Как бы говоря сам с собой, швед тихо, но четко проговорил:

– Объединение всех русских земель в едином Московском государстве – неприятная и весьма нежелательная вещь. Европа этого не допустит.

...В конце июня в соборе святой Софии в Киеве митрополит Сильвестр Коссов правил панихиду по погибшим воинам казацким, добывшим беспримерною отвагою своею победу под Батогом. Гетманом было приказано читать полностью имена и прозвания казаков, есаулов, сотников, сложивших голову в той битве. На панихиде присутствовали от гетмана полковники: Антон Жданович, Иван Богун, Силуян Мужиловский и Иван Золотаренко.

Ветер весело шевелил на башне магистрата малиновое знамя казацкого войска, бродил гулякой по киевским садам, ластился к широкогрудому Днепру, летел дальше в степь.

Ночью на улицах и площадях пылали костры, в темно-синее небо летели разноцветные огни, играла музыка, лихие танцоры взбивали сапогами облака пыли. На площади перед Софией пылали плошки. У костра мужчины, женщины, дети тесным кольцом обступили слепого певца. Простоволосый старик, уставясь в огонь бельмами глаз, грубым голосом тянул слова:

Тодi ж то Хмельницький листи читає,

Стиха словами промовляє:

"Ей, козаки, друзi, дiти, небожата,

Погодiте ви трохи мало, небагато,

Як од святоi Покрови та до свiтлого

Трихдневного воскресiння,

Як дасть бог що прийде весна красна,

Буде наша голота вся рясна".

Человек в чужеземной одежде, расталкивая толпу, пробрался ближе к лирнику. Завороженным взглядом остановился на старике. Поспешно вытащил из-за пазухи тонкую дощечку, покрытую серым полотном. Положил дощечку на голову сопровождавшему его мальчику и быстро начал водить по ней углем.

Сначала на него не обращали внимания, но потом те, кто стоял ближе, увидели, как умелая рука изобразила на полотне фигуру лирника и лица людей, стоявших за его спиной.

Абрагам Ван Вестерфельд, голландский живописец, кроме костра и сурового, открытого лица старого лирника, уже ничего не видел. Только когда вокруг зашумели и начали дружески хлопать его по плечам, он словно проснулся и растерянно огляделся. Люди одобрительно прищелкивали языками, – на куске полотна, как живой, сидел дед-лирник.

Неся на вытянутой руке рисунок, Ван Вестерфельд поспешил домой.

А через неделю в Субботове художник стоял посреди обширной залы за мольбертом и, бросая быстрые взгляды на гетмана, говорил, мешая латинские и голландские слова:

– Я видел мужественные лица, коих краска и кисть увековечить не в силах...

Хмельницкий сидел посреди залы, одетый в красный кунтуш, сверху накинута была на плечи горностаевая мантия, застегнутая под подбородком золотой пряжкой, в руке – булава.

Ветер ворвался сквозь растворенное окно и заиграл павлиньими перьями на шапке гетмана. Абрагам Ван Вестерфельд отклонился от мольберта и, подняв над головою руку, точно читая стихи, торжественно сказал:

– В далеких краях наслышаны о твоих прекрасных подвигах, господин гетман. Рассказывают о тебе при королевских дворах и в народе. Великая честь для моей кисти – увековечить черты храброго лица твоего...

Хмельницкий прятал улыбку в усах. Думал весело: надо было велеречивому живописцу прибыть несколько лет назад в низовья Днепра, когда на плечах не было горностая, а в руке не булаву держал, а саблю... Захотел бы он тогда портить на него краски?.. Былое всколыхнулось в памяти и встало во весь рост перед глазами. За окнами шумел ветер, а ему слышались тысячи голосов, топот конских копыт... Шло войско шел народ, шла вся Украина, и он был впереди, а на пути со всех сторон подстерегали бедствия и глухою стеною поднималась навстречу злая, враждебная сила. А он должен был зорко глядеть вперед и следить, что делается по сторонам.

– Рассказывают при дворах? – вдруг спросил по-латыни живописца Хмельницкий.

Тот обрадованно закивал головой.

– А как же, такое рассказывают...

– И при первом же королевском дворе голову отсекли бы, да кинули на забаву псам...

Откинувшись на спинку кресла, Хмельницкий громко смеялся. Ван Вестерфельд, подняв кисть, онемел. Ей-ей, он не понимал смеха, когда тот связан с мыслью о смерти... Но он не осмелился высказать свое удивление.

Вместо того живописец сказал:

– Твою победу над польским войском под Батогом сравнивают с победой Ганнибала при Каннах...

– Спасибо за такую честь, – тихо ответил Хмельницкий, – но сравнивать много легче, чем добывать победу...

В глазах Хмельницкого блеснули огоньки.

– Говоришь, видал людей наших в Киеве?.. Мужественные лица, говоришь?

Да! Если стоишь за правду, будет у тебя такое лицо, и сто таких побед добудешь, как при Каннах.

Он встал с кресла и подошел к мольберту. На портрете он был печальный и старый. Недовольно покачав головой, Хмельницкий сказал:

– Прихотлива и неисповедима судьба человеческая, но, пан художник, сила и разум заставляют судьбу быть послушною человеку.

– Прекрасные слова, господин гетман!

***

...В июле этого года казак Нечипор Галайда в деревянной церковке в Белых Репках надел на палец своей невесте Марии серебряное кольцо. Отныне они стали супругами перед богом и людьми.

Но недолго пришлось быть Галайде в Белых Репках. В сентябре Нечипор распрощался с Марией, с родителями, с Белыми Репками. Гетманский универсал снова призывал всех казаков в полки.

...В том же году в Яссах Тимофей Хмельницкий обвенчался с дочерью молдавского господаря Домною-Розандою.

Был апрельский день 1653 года. Царь Алексей Михайлович принимал послов Богдана Хмельницкого.

От Спасских ворот к царскому дворцу шли Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй, окруженные с обеих сторон стольниками посольского приказа. Впереди – рынды в белых кафтанах с алебардами. Перед самым дворцом в два ряда – статные, крепкие, как дубы, стрельцы. Царь Алексей Михайлович сидел в тронной зале на кресле из рыбьего зуба. За троном ближние бояре – Бутурлин, Морозов, Прозоровский, Нарышкин, стрелецкий начальник Артамон Матвеев. Чуть пониже – думные дьяки: Ларион Лопухин, Алмаз Иванов, окольничий Богдан Хитров.

Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй низко поклонились, коснувшись правой рукой пола, устланного цветастым персидским ковром. В Тронной палате было торжественно, чинно, строго. Заговорил Мужиловский: