Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

Чернышев не договаривал, а Сухотин не смел до­мысливать. Иван Григорьевич нет-нет да и общался по старой дружбе с Никитой Паниным, самым близким человеком цесаревича Павла.

В последние годы Екатерина исподволь начала отст­ранять Панина от наследника. Она и раньше недолюб­ливала Панина, а Безбородко давно мечтал свалить его. Последнее время Павел начал впадать в мистику. С тех пор как в Петербург наведался Фридрих Вильгельм, наследник прусского трона, в поведении цесаревича окружающие стали замечать странности. Только близ­кие знали, что прусский принц заронил в слабую душу Павла смятение. Кроме земной жизни, оказалось, су­ществует иная, доступная лишь духам избранным… Постепенно погружался он во мрак масонских тайн…

Как-то митрополит Платон правил службу в Петро­павловском соборе, в день поминовения павших на мо­рях. По ритуалу присутствовали все адмиралы, во гла­ве с генерал-адмиралом Павлом. Неподалеку стоял и Чернышев. Гремели барабаны, над гробницей Петра Великого склонились знамена турецкие, шведские…

«Восстань же и насладися плодами трудов сво­их! — При этих словах гардемарины забросали гроб­ницу Петра I знаменами вражеских кораблей. — Флот российский уже на море Медитеранском, он во стра­нах Востока, Ближнего и Дальнего, он плывет у бере­гов Америки… Услышь ты нас! — воззвал Пла­тон. — Слышишь ли? — спросил и, склоняясь, при­слушался: нет ли ответа? — Мы тебе возвещаем о по­двигах наших…»

Проповедь Платона магически подействовала. Ад­миралы закрыли лица ладонями, а Павел схватил за руку своего ближайшего друга, князя Куракина, и про­хрипел:

— Мне страшно, князь! Будто и впрямь знамена ту­рецкие зашевелились… Не подымится ли он из праха?

Проповедь закончилась, а бывший гетман Кирил­ла Разумовский с хохлацким юмором произнес впол­голоса:

— И чего вин Петра кличе да кличе? Вин як встане, так усим нам розог достанется…

В тот же вечер Павел засиделся допоздна с Кураки­ным, решили прогуляться по ночному городу. Завывал ветер, раскачивая фонари на пустынных улицах, све­тила яркая луна.

— Ни души, какой мертвый город, — сказал Кура­кин.

— А вон там кто-то стоит, — шепнул Павел. Ему показалось, из глубины темного подъезда вышел высо­кий человек, закутанный в плащ, и зашагал рядом с цесаревичем.

«Мне казалось, — вспоминал потом Павел, — что ноги его, ступая по плитам тротуара, производили странный звук, будто камень ударялся о камень… Я ощутил ледяной холод в левом боку со стороны не­знакомца».

— Ты не слышишь, князь, он шагает рядом? Куракин недоуменно пожал плечами:

— Плещут волны, скрипят фонари.

— Да вот же он! — закричал Павел в ужасе. Куракин расхохотался:

— Мы прижались к самой стене, никто не протис­нется.

«Я протянул руку и нащупал камень, — рассказы­вал Павел. — Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, а звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару… под его шляпой блеснули такие блестящие глаза, каких я не видывал никогда прежде…»

Павел пустился бежать прочь, Куракин схватил це­саревича, прижав к себе:

— Успокойтесь, ваше величество, уверяю вас все­ми святыми, что на этой улице нас только двое…

Они пошли к Сенату, цесаревича трясло.

«Наконец мы пришли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец на­правился к тому месту, где возвышался монумент Пет­ру Великому».

Здесь таинственный незнакомец сказал цесаревичу, что они якобы увидятся еще раз.

«При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда… Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мной».

Как и прежде, сияла луна, на ступени набережной выплескивались лениво невские волны… Заканчивая свой рассказ, Павел подумал: «Меня так же, как и от­ца, спровадят на тот свет, а следом и моих потом­ков — детей, внуков…»

Эту тайну знал Чернышев не понаслышке, от Пани­на, как и всю предыдущую неуютную жизнь Павла, ко­торая с детских лет прошла на его глазах…

Непростая судьба сложилась тогда у цесаревича. Когда ему было 8 лет, матушка спровадила на тот свет его отца, императора Петра III. По совершеннолетию трон ему не уступила, как обещала, а женила на Гессен-Дармштадтской принцессе Вильгельмине, то бишь На­талье Алексеевне. В народе всё чаще называли Пав­ла — кумиром. Не зря Пугачев именовал его «сыном и наследником». Не исключалось, что с Емелькой повя­зана была и часть дворян, желавших убрать Екатерину. Недовольные готовили заговор, но, как всегда у рус­ских, нашелся предатель. Наталью Алексеевну, воз­главлявшую заговор, хоть и была беременна, в 1776 го­ду отправили на тот свет. Остальных спровадили кого куда. Цесаревича в том же году матушка женила вто­рично на принцессе Вюртембергской — Марии Федо­ровне. Вскоре она родила Александра, Константина и еще восьмерых детей. Всем детям его матушка внуша­ет неприязнь и даже ненависть к отцу. Самого цесареви­ча отдалила подальше от трона… Между тем он успеш­но осваивает науки. Четверть века его наставник адми­рал И. Чернышев внушал ему, «что флот создается мо­рем и на море, а не указами и не канцеляриями». В 20 лет Павел представил солидное «Рассуждение о госу­дарстве, относительно числа войск, потребного для за­щиты.. .». Оно основано на законе и пресекает произвол.

Цесаревич просится в действующую армию, в мор­ские экспедиции. Матушка не пускала, грубо одергива­ла. Наконец, не без задней мысли, хотела отпустить его в Европу. Павел встрепенулся поначалу, жена тоже со­гласилась, и они в 1781 году получили благословение Екатерины.

Куда просился Павел:

Италия,

Франция,

Австрия,

Бельгия,

Швейцария,

Пруссия.

Пруссию Екатерина демонстративно выкинула.

— Сие не наша союзница…

Мысль о Европе подал ему император Иосиф II — при­гласил его посетить Вену и посмотреть заграницу. За­одно пообещал его жене покровительствовать Пруссии. Тогда же Иосиф в беседе с тайным советником Безбо-родко сказал, что будущий император будет явным ук­рашением века — «в свое время он и сделанное удер­жит, и недоконченное свершит.

Павел и загорелся желанием увидеться со споим любимцем Фридрихом, королем прусским. Однако ма­тушка его отвадила.

Павел не без умысла просился в Европу. Он чувство­вал окончательный разрыв с матерью, его наставник и ближний друг Никита Панин постепенно отстранял­ся от власти, но Павел еще поверял ему сокровенное. «Здесь у нас ничего нового нет… — говорил он Пани­ну. — Все чего-нибудь ждем, не имея ничего перед гла­зами. Опасаемся, не имея страха; смеемся несмешно­му. Так судите, как могут дела делаться, когда они за­висят от людей, провождающих всю жизнь свою в таком положении, разстраивающих все». Панин подбад­ривал своего ученика: «…для Отечества ничего не мо-ясет быть счастливее, как сознание, что природный, высокий наследник престола его возрастет до настоя­щего возмужания, в недрах своего Отечества с прозор­ливейшим проницанием и неутомимой прилежнос­тью… признает непременно государскою должностью самолично управлять и во всем надзирать над государ­ственную обороною. Яко над единственною надежней­шею подпорою целости и безопасности оного». Да, Па­вел ехал не для праздного знакомства — он хотел уви­деть все лучшее, применить его в России… Другая мысль неотступно преследовала и мучила его — кто он? Наследник? Тогда почему мать — он это знает твер­до — намерена отстранить его от престолонаследия и заменить великим князем Александром Павлови­чем? У него нет больше опоры при дворе. Екатерину, наряду с талантливыми людьми, окружают льсте­цы, проходимцы, а сама она без удержу предается распутству.