Иван Фирсов - Морская сила(Гангутское сражение)

В Воронеже Скляев обосновался с семьей, с женой и младенцем, жил он через три дома от адмиралтейца. А иногда, по праздникам, тот гостил у него и немного завидовал семейному уюту корабельного мастера.

Скляев ждать себя не заставил, спустя четверть часа отряхивал в сенях дождевые капли. Узнав о смерти Памбурга, откровенно огорчился:

— Добрый моряк был, а умер по-дурацки.

За столом первой чаркой помянули голландского капитана, а потом выпили за упокой Петра Игнатье­ва. Вспоминали об их добрых делах. Скляев загово­рил о Памбурге:

— Помнится, когда он появился, «Крепость» на воде достраивали. Многое он подсказывал, переделы­вал по-своему, но с пользой.

— Матросом он службу-то начинал. Корабли от киля до клотика прошнырял, — согласился Апрак­син. — По морям далеким хаживал, по окиянам. Дедевонный адмиралом был, так он от его покровительст­ва отказался. Своим горбом чины добывал.

Собеседники выпили еще по чарке. Скляев видел неустроенность жизни адмиралтейца, знал о его не­давнем горе и потому старался хоть как-то утешить старшего товарища.

— Всякому свое на этом свете предписано, Федор Матвеевич, Бог нам всем срок определил. Бона, возь­ми твоего подручного, Петра Матвеевича покойного, царство ему небесное. — Оба вздохнули, перекрести­лись. — Добрый служака был, взыскивал, но не воро­вал, жил по совести. К людишкам ласков был, особли­во к болезным. С Кикиным или с тем же Данилычем не сравнишь. Те себе на уме. Для них простолюдин ничто. Было бы свое благополучие. — Голубые глаза мастера подернулись грустной поволокой. — А вишь, вон Господь-то к себе добрых людей прибирает до сро­ка, ему бы еще жить да жить…

Не чокаясь, помянули Игнатьева, и Скляев пере­вел разговор:

— Как-то там на Ладоге нынче государю прихо­дится?

— Господь ему в помощь, одолеет супостата…

На следующий день почта принесла долгожданную весть из Шлиссельбурга: «Объявляю вашей милости,что, помощию победивца Бога, крепость сия по жесто­ком и чрезвычайно трудном и кровавом приступе (ко­торый начался в 4-м часу пополуночи, а кончился в 4-х часах пополудни) задался на окорд, по котором комен­дант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен.

Истинно вашей милости объявляю, что через вся­кое мнение человеческое сие учинено и только едино­му Богу в честь и чуду приписать».

Тут же, не откладывая, Апраксин дописал начатое еще на прошлой неделе письмо о делах в Азовском крае: «В гавани, государь, зимуют десять кораблей, да две галеры, да яхта, а остальные зимуют в Азове, для того, что требуют почины».

Адмиралтеец прочитал доклад, скрупулезно вспо­миная, не забыл ли о чем. Вроде бы все упомянул: и про Таганрог, и Троицкую, про крепости, шанцы и гавань. Государь-то все до мелочи помнит. Теперь о своем безутешном горе. Рука дрожала, нахлынули воспоминания о милой, верной и безропотной супруге.

В конце письма выплеснулось одно желание; «Зе­ло, государь, скучно на Воронеже, ежели тебе, госуда­рю, не во гневе, повели мне быть к тебе, государь, ви­деть твои государевы очи, не дай нам в продолжитель­ной печали быть».

Долгожданный ответ пришел из далекого Шлис­сельбурга без задержки. Видимо, царь, как всегда, смотрел в корень дела: «Ежели вам нынче не для чего, понеже сего лета не чаем, а опасно в будущее лето… — Но в то же время и хотел утешить своего старшего друга: — Пожалуй, государь, Федор Матвеевич, не со­круши себя в такой своей печали, уповай на Бога, что же делать, и здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутся».

Читая письмо, Апраксин недоумевал и огорчался: «На Азове-то как бы утихомирилось, понапрасну тре­вожится, а меня-то, вишь, не пускает… А насчет же­нок-то он, пожалуй, прав, всякое случается».

Вспомнилась ему почему-то Евдокия Лопухина, когда увозили ее в Суздаль. «Красавица-то была писа­ная. А вот не пришлась ему по нраву. Чужая душа по­темки, особливо в бабьем деле».

Заснеженная Москва встречала победителей с бе­регов Невы шумно — колокольным перезвоном, пу­шечной пальбой, фейерверками.

На въезде в Москву Петр обронил Меншикову:

— Забери у Монсихи мою персону с алмазами, бо­лее ничего не трогай. Накажи ей со своей челядью из Москвы не съезжать, ежели хочет куда в деревню, пу­щай едет, под присмотр.

Обычно он всегда был во главе веселого загула, но в этот раз на людях появлялся редко, большую часть времени проводил в Преображенском. Лефортов дворец теперь опустел, на Кукуе делать было нечего.

После Крещения царь уехал b Воронеж. Первым делом выслушал Федора Апраксина. Адмиралтеец всю кампанию провел на Азовском море. В Таганьем Роге работы подвигались.

— Нынче, Петр Лексеич, я оставил на зиму в Та­ганьем Роге десять кораблей, две галеры и яхту. Другие неисправные суда отправил в Азов.

— Што татары?

— Поговаривали, крымский хан собирается на Азовский край. Но там нынче надежно. Донское гир­ло закупорил сваями, оставил один рукав для прохода, Кривую Кутюрьму. Ее же цепями перегораживаем постоянно.

— Ты, Федор, за Азовом присматривай крепко, нам он дорого стоит. К весне веди туда новопостроенные корабли. «Предистинацию» сам поведешь. Да и за Воронежем приглядывай. Не то крымский хан подберется неожиданно, все спалит. Пришлю сюда

вдобавок батальон преображенцев.

Несколько дней корпел вместе со Скляевым над чертежами пятидесятипушечного корабля «Ластка». В перерывах у отдельной пристани по привычке рабо­тал за плотника, то на «Предистинации», то на «Ста­ром Орле». За год корабельный мастер Петр Михай­лов по ведомости получил триста шестьдесят шесть Рублей. Подмастерье Федор Скляев стоял в списке строкой ниже, следом Лукьян Верещагин. В Воронеж нет-нет да и заглядывали любопытствующие замор­ские гости. Не забывали старые знакомцы из Голлан­дии. В этот раз восхищался «Предистинацией» путе­шествующий Корнелиус Бруин. «Один из военных кораблей, выстроенных под надзором и по указанию царя, блистал перед остальными всевозможными ук­рашениями, в нем капитанская каюта обита орехо­вым деревом».

Вечером, в день приезда, Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сна­чала помянули близких, покинувших этот свет.

— Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. — Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все

без остатка. — Бабы из нас, поди, готовы все соки вы­тянуть, им бы токмо свое удовольствие иметь. Еще не­ ведому кому более везет, бобылю или женатому.

Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то заду­мался.

«Тебе-то ведомо ли было про кралю свою немец­кую? Небось никто не повестил, боязно», — подумал Апраксин и, отвлекая царя, заговорил о делах в Азове. Петр слушал внимательно, изредка о чем-то спра­шивая, и остался доволен.