Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Это было уже лишним и даже вредным, ибо могло на­сторожить подозрительного Хабара-Симского или кого-либо из его окружения, только как сказать об этом хану — разгневается, головы тогда не сносить.

На следующее утро базар, шумный, многолюдный, зара­ботал. Прибывали верхами и на бричках родичи пленных, чтобы выкупить своих из неволи, а сторговавшись, либо спешили восвояси, либо за крепкие стены города. Богатеи появились, чтобы купить достойные их кошелька украше­ния либо приобрести мягкую рухлядь 121 . Рязанцы тоже не дремали, валом повалили на базар, надеясь дешево приоб­рести нужную в хозяйстве вещь либо одежду какую. Город­ские ворота фактически весь божий день не затворялись.

В них, кстати, начали прошмыгивать беглецы. Среди них был даже князь Федор Оболенский 122 . Он-то и надоумил Хабара-Симского установить на стенах близ глав­ных ворот пушки да ратников держать в засаде.

— Видится мне, не зря базар все ближе и ближе к сте­не… Не за здорово живешь и ротозеют басурманы, дозво­ляя пленникам сбегать. Не коварство ли какое?

— Раскидывал я умишком своим по сему поводу, — ответил Хабар-Симский, встретивший князя и устроив­ший гостя в своих покоях. — Как пить дать станут требо­вать возврата сбежавших. Я их пока по дворам не пус­каю. В монастыре, бедняг, держу. За стенами.

— Разумно. Верно и то, что не дремлешь. Дозволь и мне, воевода, ратников к сече готовить.

— Тебе бы, князь, воеводство взять. По роду…

— По роду, говоришь. Что верно, то верно. Только я так рассуждаю: сумел ты ежели грамоту цареву у татар выманить, не отворив ворот, тебе и продолжать дело на­чатое. А с меня не убудет, если я тебя уважу. Не обесчес­тит меня, не унизит.

На том и порешили. Крикнули главного пушкаря Иордана-немчина. Повелели:

— Ночью пушки у главных ворот поставь. Только так, чтобы не видать их было снаружи. Ядер побольше наго­товь да зелья. Ратников-пешцев да казаков городовых бе­ри, сколько понадобится.

— Ядра поднесем, не вопрос, только, как я считаю, нужно побольше дроба. Дроб гуще сечет, когда много­людно.

— Ишь ты, — одобрил Хабар-Симский. — Смышле­ная у тебя голова, хотя и немчинская.

Ночью добрых полдюжины затинных пушек перета­щили к главным воротам, приладили их чин чином к бойницам, что значит при нужде не тратить времени зря, а рядом, под навесом, наготовили огнезапас. Остаток но­чи пушкари коротали в надвратной церкви, которую свя­щенник держал в это тревожное время отворенной, спе­циально для укрытия ратников, ради которых и службу в ней служил. Прихожан в те дни в надвратной церкви не жаловали.

Утром, как и предполагали воевода Хабар-Симский и князь Федор Оболенский, базар начался, почитай, под са­мыми стенами города. Уже на мосту через ров перед воро­тами торговцы раскинули свой товар. А товару награблен­ного видимо-невидимо, полоняников, связанных аркана­ми, бессчетно; ждут-пождут басурмане, когда покупатели повалят из ворот, а тех все нет и нет. Сами татары меж со­бой рядятся, по рукам бьют, купцов же русских всего ни­чего. Не более сотни. Бойчей лишь там, где полон на про­дажу выставлен. Челночат русские меж связок, выиски­вая своих, женщины осиротелые сговор ведут с пригля­нувшимися мужиками, чтоб за выкуп в жены взяли, — там радость и горе перемешались густо, не распутаешь.

Солнце все выше, а ворота не отворяются: запретил воевода горожанам выходить на торжище, и охрана у во­рот блюдет приказ воеводский неукоснительно, охола-живая настырных:

— Поговори мне! Иль татарве в пособники метишь?! После такого обвинения кому захочется лезть на ро­жон.

Продавцы уже начали приглашать горожан, коверкая русские слова. Все громче и громче их крики:

— Выходит! Задарма купишь!

— Жадна душа все найдет!

Вскорости дела приняли тот поворот, что и ожидали воевода и князем. Вельможа какой-то подъехал от стана. С охраной. Не так уж и малой. Притихло торжище, низ­кими поклонами встречая знатного ханского слугу, но затем окружили его татары и начали, жестикулируя, что-то доказывать.

Прислушались на колокольне к гомону, улавливать начали, что нойону говорят рядовые воины: требуют, значит, чтобы горожане слово держали и на торг выходи­ли, а еще просят, чтобы сбежавших полоняников вернул город либо выкуп за них дал. Неужели, возмущаются, обуздать непокорных нельзя.

Срочно к воеводе послали известие, и тот не заставил себя ждать, вместе с князем Оболенским поднялся на колокольню, встал, чтобы на глаза татарам не попасться, но самому видеть и слышать все. Татарский воевода знал хорошо, поэтому в толмаче не нуждался. Сразу ему стал ясен коварный замысел басурман: сейчас потребуют дан­ное слово о торговле держать и возвратить сбежавших пленников, а когда для переговоров ворота откроются, татарва тут же повалит в них.

«Не устоять!»

Нойон поднял руку, потребовав:

— Пропустите!

Жалобщики расступились, и нойон, подъехав почти к самым воротам, крикнул:

— Именем хана впустите меня. Я хочу поговорить с вашим воеводой!

Верные его нукеры сгрудились за ним полукольцом. Вид у них воинственный, лица пылают гневом. Чуть по­одаль, тоже полукольцом стояли жалобщики, и полу­кольцо это множилось быстро: к нему липли и торговцы награбленным, и те, кто выставил на продажу несчаст­ных пленников.

Воевода Хабар-Симский крикнул с колокольни:

— Я слушаю тебя, знатный воин. Можешь говорить.

— Именем хана я требую открыть ворота! Мы разы­щем беглецов и покинем город с миром.

— Мы сами найдем тех, кто сбежал, и завтра переда­дим вам. Князя Оболенского я выкуплю сам. Условие та­кое: только послы подойдут к воротам. Пешие. Как и на прежних переговорах. Близко — никого.

— Открывай сейчас! Ты обманешь, как с шертной гра­мотой, как с согласием на торговлю. Я требую именем ха­на: открывай!

Последние слова нойона заглушил залп затинных пу­шек, дроб скосила десятки людей, и нукеров, и жалоб­щиков. Начал сползать с коня и нойон — самый здоро­венный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и рстальные нукеры, топча соплеменников, в панике отхлынувших от городо­вой стены.

«Кто повелел?! — возмутился воевода. — Теперь сра­жения не избежать!»

Ратники и добровольцы начали по приказу Хабара-Симского изготавливаться к битве на стенах, костровые зажгли дрова под котлами со смолой и водой, но время шло, а устрашающего «Ур-ра-а-а-агш!» не взметали та­тарские тумены, не гнали нехристи и пленников, чтобы те первыми лезли на стены. Закипала вода в котлах, вспучиваться начала и смола, а в татарском стане тиши­на. Странно. Очень странно.

А тем временем изготовили свои тумены к нападению темники, каждому был уже определен свой отрезок сте­ны, ждали только последнего слова Мухаммед-Гирея, у входа в шатер которого едва держался на ногах раненый нойон, надеясь быть впущенным в ханские покои. Толь­ко отчего-то истекающего кровью военачальника не звал к себе хан, он беседовал с лазутчиком из Астрахани. И чем больше подробностей о подготовке астраханцев к по­ходу на Крым узнавал, тем более убеждался, что нужно спешно возвращаться в свой улус, чтобы не потерять все.