Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

И надо же, такая вот благодарность за все содеянное!

Да, он, князь Воротынский, видел тогда, что сын по­шел не в отца: не добр к подданным, не в пример отцу, но главное,- не любил, когда кто проведет рукой против шер­стки; Иван Великий, тот перечивших ему даже жаловал, ибо видел в этом пользу для государства, Василий же не терпел тех, у кого есть свое мнение, — слишком любит себя. Хотя и знал обо всем этом князь Воротынский, только думал, что с годами приобретет великий князь мудрость мужа державного, станет царь жаловать тех, кто верно служит, хотя и перечит, на своем стоит, что го­сударево с годами затмит личное.

Увы, такого не случилось. В цепи велел оковать слугу своего преданного и наверняка повелит готовить рать на Казань. Мстить за свой позор. И не удержит его никто от этой бессмыслицы, забоится правду-матку сказать в глаза. Да и за глаза. Доносчиков царь Василий расплодил знатно.

Эти грустные мысли о несправедливости опалы так подавили князя Ивана Воротынского, так подкосили его волю, что он даже не чувствовал боли, когда кузнецы Ка­зенного двора заклепывали обручи на ногах и на руках, не вдруг ощутил тяжесть и печальный звон цепей, что звучал при каждом шаге. Печалью и негодованием про­питана была его душа.

Только об одном молил князь Иван Бога, чтобы сына миновала царская опала. Сына и княгиню-ладушку. Пусть уж ему одному, если так определено судьбой, се­кут голову, но род не рубят под корень. И если в темнице сидеть предстоит, то тоже чтоб одному.

«Авось не поднимется рука на грудничка», — с на­деждой думал князь Воротынский.

Намного спокойней было бы на душе у него, знай он, что сын его, безгрешная душа, безмятежно спал в удобной люльке, установленной в возке, а сам возок стоял на бере­гу Десны, чуть в стороне от дороги под раскидистой вет­лой в ожидании дружинников, первая дюжина которых вот-вот должна была появиться на Калужской дороге.

Почему на Калужской? Двужил решил ехать по ней, чтобы избежать погони, если она случится. В Серпухов заехать через Вороново, Белоусово, Высокиничи — даль­ше так, но — спокойней.

Княгиня безропотно согласилась ехать этой дорогой, менее накатанной, более колдобистой. Ее нисколько не волновали неудобства, ибо теперь занимало одно: как только доберутся они до Серпухова, а Никифор увезет княжича в удел, она тут же вернется в Москву. Решение это было твердым и бесповоротным. Воротится она, не ожидая никаких вестей. Княгиня надеялась, что по-люд­ски отправит ее воевода серпуховский, ведь они же были с князем Иваном на короткой ноге, и жила поэтому сей­час одним — предстоящей встречей с великой княгиней, царицей Еленой, вела с ней мысленный разговор, подыс­кивая трогательные и вместе с тем убедительные слова, обеляющие князя.

Увы, не случилось так, как мыслилось княгине. Ее приезд в город вроде бы никто даже не заметил. Обычно, когда проездом в Москву или из нее они с супругом оста­навливались в своей усадьбе, специально для остановок на отдых приобретенной, тут же съезжалась к ним вся го­родская знать, особенно ратная, сейчас же к воротам усадьбы не подъехала ни одна повозка, не появился ни один конный. Даже атаман городовых казаков не соизво­лил навестить княгиню. Она была весьма этим удручена, но ей ничего не оставалось делать, как самой поехать к воеводе. До родовой ли гордости, когда в беде муж?!

Ее впустили в усадьбу воеводы с обычной расторопно­стью. Встретила княгиню жена воеводы Мария Фролов-на любезно, провела в свои комнаты, но, догадываясь, что гостья будет что-либо просить, опередила ее:

— Супруг мой в Воскресенском монастыре. По воевод­ским своим надобностям. Нынче его даже не жду.

Но от слуги княгиня уже знала, что воевода в усадьбе, и не нашла нужным долго задерживаться в этом лживом доме, а вернувшись к себе, покликала ключника.

— Хочу завтра выехать в Москву. Есть ли в доме на­дежная повозка?

— Для дальней дороги нет. Князь не распоряжался иметь такие. Да и кони прыткие слишком, на малый вы­езд отобранные. Красивы, да не выносливы.

— Что будем делать?

— У боярских управителей поспрашаю…

— Нет-нет. Без них бы обойтись.

— Можно и без них. Только получится выезд не кня­жеского достоинства. Удобства тоже поменьше.

— Бог с ним, с удобством. Лишь бы без поломки и резво.

— Все сработаю, матушка. Опочивайте с дороги. Завт­ра к полудню тронетесь в путь.

И в самом деле, выезд был подготовлен даже немного раньше обещанного времени. Дружинники для сопро­вождения — любо-дорого, одно загляденье: кони боевые в дорогой сбруе, оружие и кольчуги у ратников доброт­ные, шеломы и щиты начищены, а вот в чем княгине ехать, не очень-то разберешься: вроде бы возок в колыма­гу 129 переоборудованный. Одно утешает — просторно вну­три и пол мехами устлан, а стенки обиты персидскими коврами.

А что безрессорный рыдван на каждой колдобине так встряхивает, что спасу нет, то тут ничего не остается, как терпеть.

Много княгине терпеть придется, раз она мужа опаль­ного решила вызволить. Перво-наперво смириться с тем, что сын станет расти не на глазах. Только весточки о нем получать да изредка к нему наведываться. Унижения всяческие испытывать. Первый плевок в лицо ее приго­жее сделан воеводой серпуховским и его супругой, но то ли еще будет впереди… Пока что княгиня об этом не ду­мала, воевода обидел ее, верно то, но Бог ему судья. Да и прок от воеводы какой?

Вся надежда на великую княгиню. На царицу Елену.

Та встретила княгиню радушно, даже всплакнула, ее жалеючи. Вспомнила и клятву, которую они давали друг другу, обещая идти по жизни рядом и поддерживать друг друга. Елена обещала всяческое содействие, но надежды на освобождение князя Ивана не вселила.

— Одно скажу, крут на расправу муж мой, на добро же не быстр. За дядю своего, князя Михаила Глинского 130 , сколько просила, все не прощал. Даже император Макси­милиан 131 через посла своего просил государя отпустить в Испанию к королю Карлу, но и на это не отозвался. Та­кой он. Но не станем терять надежды.

Через два дня Елена сама приехала в усадьбу к Воро­тынской, чтобы сообщить несчастной подруге все, о чем проведала.

— Митрополит у государя побывал, просил, не лишал бы живота верного слугу своего. Василий Иванович отве­тил, что такого в мыслях не держал. Не за измену зако­вал, а за нерадивость и за строптивость. Не люба ему, как он сказал, женитьба царя на мне. К владимирским и яро­славским князьям якобы примкнул, а те упрямятся при­знать меня царицей.

— Да не может такого быть! — воскликнула княгиня. — Дома ни разу против Глинских и тебя ни одного слова не сказывал. А со мною не лукавил никогда.

— Верю, милая. Верю. Только как убедить царя, су­пруга моего?