Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Царь, однако, не спешил. Гнал лишь посошных люди­шек в Москву, чтобы очищали ее от пожарищ и трупов. Опасался мора в царственном граде, и только когда мно­гие тысячи сгоревших и нашедших смерть в Москве-реке да в Яузе были преданы земле, когда после этого прошло изрядно времени, а о море слышно не было, вот тогда Иван Грозный пожаловал в Кремлевский дворец, со сво­ей, уже ставшей его тенью, многотысячной ордой оприч­ников.

Съежился Кремль. Даже митрополит благословлял Ивана Васильевича дрожащей от страха рукой, хотя и прилагал все усилия, чтобы соответствовать своему сану.

Особенно трепетали бояре и воеводы, бездействовав­шие в Кремле за запертыми воротами в то время, когда полыхал город. Они предвидели скорую и жестокую рас­праву. Не могли определенно сказать и братья Воротын­ские, как расценит самовластец их действия. Была у них поначалу мысль сослаться на повеление покойного глав­ного воеводы (кто теперь это подтвердит или опроверг­нет), но, поразмыслив, решили выложить царю все как на духу. Ответить за самовольство, которое тем более оказалось лишь на пользу.

Однако вопреки ожиданиям царь Иван Васильевич никого ни в чем не обвинил, каждому нашел нужное в этот момент дело, выделил знатную сумму из казны на восстановление Москвы, обсуждал в Думе, из каких го­родов и сколько взять мастерового люда, чтоб заселить столицу, щедро раздавал своим опричникам землю в Ки­тае и в Белом городе. Предложил он и Воротынским вы­брать себе места поближе к Кремлю, но те не стали этого делать, тем более что Фрол Фролов уже расстарался подрядить артели плотников и столяров как для своего кня­зя, так и для князя Владимира, и мастера те, осмотрев сохранившиеся в земле дубовые основания, пообещали управиться с теремами в двухнедельный срок, а еще за две-три недели восстановить гридню, конюшню, двор и остальные службы.

Самым важным сейчас для князя Михаила Воротын­ского было не это. Дворец построится, куда ему деваться. А вот как с намеченным строительством крепостей и за­сечных линий? Молчит пока по этому поводу самовлас-тец, не зовет для беседы главного порубежного воеводу.

Впрочем, не спешит принимать Иван Васильевич и послов крымского хана. Выжидает чего-то. О послах, по­нятное дело, у князя Михаила Воротынского малая забо­та, а вот мысли о том, как выполнять Приговор боярской Думы, без отдыху наседали одна за другой. Рати Окской нет. Вся, кроме одного полка, погибла. А без нее как? Вот и проводил много времени Михаил Воротынский в Раз­рядном приказе, набирая, наскребая людей для новых четырех полков.

Подготовил он с Логиновым и несколько новых роспи­сей по тягловой повинности городам уже с учетом того, что они выделяют людей на обустройство и заселение Москвы.

Полностью подготовившись к разговору с царем, князь Михаил Воротынский сам сделал первый шаг.

— Время, государь, идет. Боярский наказ и твое пове­ление не исполняются. Дозволь приступить, прежде мои новые предложения и предложения Разрядного приказа послушав.

— Послезавтра послов Девлетки приму. На следую­щий день, после заутрени, жду.

К приему послов крымского хана готовились основа­тельно. Одежду велено было надеть боярам, князьям и всем иным, кому надлежало присутствовать на приеме, самую никудышную, цветом однотонную, серую либо черную, без единого украшения. Даже перстни печатные надлежало снять. Перед троном, на который было наброшено серое рядно 218 , установили частую решетку с узким проходом сбоку. Мысль такая: не людей царь принимает, а зверей диких, для жизни опасных.

Только рындам не велено было менять одежды и по­сольские топоры на худшее оружие, да короны все три держать над царевой головой 219 вельможам со всей пыш­ностью.

Велел царь Иван Васильевич облачить посла крым­ского хана в дорогую соболью шубу, жемчугом шитую, а шапку преподнести ему из лисы чернобурой. Все осталь­ные вельможи, посла сопровождавшие, оставлены были без внимания. Как приехали они в своих походных ове­чьих одеждах, так в них и велено было вести на прием ца­рев. С крепкой охраной к тому же.

В урочный час кованые ворота Казенного двора отво­рились (а именно там держали крымцев под доброй стра­жей), и в окружении стрельцов вывели посольство, аки преступников, идущих под топор палача. Взбешенные таким унижением, метали гневные молнии налитые кро­вью раскосые глаза вельмож крымских, скулы их, и без того выпирающие, вздулись жгутами, лица сделались злобно-багровые, от взгляда на которые оторопь берет. И только важно шагавший впереди своих соплеменников посол гордо нес и свою голову, увенчанную высокой шап­кой, и свой живот, на котором поверх ласкового меха скрестил он грубые руки, привыкшие к жестким поводь­ям, к сабле, к тугому луку. Он, похоже, не замечал плот­ных рядов стрелецких, так как был польщен вниманием, ему оказанным, обрадован необычайно дорогим подар­ком царя, а может, представлял, что стрельцы не конво­ируют его, а приставлены для охраны от возможного на­падения разъяренной толпы.

Впрочем, толпы никакой не было, а те немногие люди, кто видел эту картину, невольно улыбались, хотя в те черные для Москвы дни людям было не до улыбок. Когда посол Девлет-Гирея вошел в тронную палату, величест­венно ступая по узорчатому ковру заскорузлыми от кон­ского пота сапогами, словно на ногах его были шитые золотом сандалии, и даже не удостоив думных бояр взгля­дом, почти вся Дума тоже заулыбалась, хотя и боярам так же было далеко до улыбок.

Наконец увидел посол решетку в нескольких шагах перед царским троном и остановился пораженный. Ды­шащее благородным высокомерием лицо посла вмиг по­багровело и стало похожим на бычью морду.

Он и взревел по-бычьи:

— Так не принимают послов великого хана рабы его!

— Ты будешь допущен до руки великого князя мос­ковского, князя астраханского, князя казанского, царя всей России, — спокойно ответил послу пристав 220 его. — Ты один.

Не были бы предусмотрительно отобраны у татар их сабли и ножи, наверняка кинулись бы они на стрель­цов, на бояр думных, не вынеся столь явного оскорбле­ния. Теперь же посланцы хана только скрежетали зуба­ми, с ненавистью глядя на стрельцов, еще плотнее со­мкнувших плечи, на бояр, да и на самого Ивана Василь­евича.

Пристав, указав на узкий проход в решетке, пригла­сил посла совершенно будничным голосом:

— Проходи вот туда.

Клокоча гневом, посол стал протискиваться между железными прутьями, стараясь все же не повредить до­рогой шубы, а как оказался за решеткой, тут же словно из-под земли выросла возле него пара богатырского сло­жения опричников, готовых в любой миг скрутить посла в бараний рог.

Один из опричников настойчиво потребовал: