Лидия Обухова - Набатное утро

Седовласый румяный Вельвен обладал юношеской живостью в беседе, картинно описывал многие страны, которые ему довелось посетить, сыпал рассказами из быта европейских государей.

Людовик IX Французский и Фридрих Гогенштауфен, одинаково рожденные для тронов, имели, по его словам, самую различную судьбу, словно одному предназначено фортуной освещаться солнцем, а другой осужден идти по теневой стороне. Он рассказывал о галантных проделках Людовика IX, из-за чего его супруга Маргарита Прованская пролила столько слез, о ночных поединках на улицах Парижа со случайными прохожими, о страсти к путешествиям.

— Но, путешествуя, когда же король правит государственные дела? — спросил Александр Ярославич.

— Он предоставляет это матери-регентше Бланке Кастильской. У нее железная рука.

Подумав о собственной матери, домовитой хлопотунье с близкими слезами, Александр Ярославич с сомнением качнул головой.

— Поверьте, в этом есть выгоды, — тотчас подхватил Вельвен, зорко следя за собеседником. — Пока молодой король приобретает дружество родовитых вассалов, охотясь с ними на вепрей, Бланка берет их самих за горло, и интересы короны соблюдены! Фридрих же, — продолжал Вельвен, — вынужден заботиться о себе сам. Осиротев в младенчестве, он рос под присмотром папы Иннокентия Третьего, в миру графа Сеньи. Иннокентий занял папский престол тридцати семи лет от роду, он объявил себя наместником не апостола Петра, а самого Христа, сказав, что папа занимает середину между богом и человеком. Он согнул пред собою всех венценосцев Европы. За Фридрихом папа сначала сохранил лишь родовой домен его матери — Сицилию, но затем властно вмешался в спор Филиппа Гогенштауфена и Оттона Брауншвейского, оттеснил обоих и короновал германской короной Фридриха. Однако по коварству воспитанник достоин своего воспитателя! Если Иннокентий науськивал послушного ему сына Фридриха самому занять отцовский престол, то и Фридрих обманул папство, увильнув от крестовых походов и не отдав Сицилию. Теперь вражда зашла столь далеко, что Фридрих II уже осаждает Рим, призывая на помощь всех европейских государей, ибо папство, считает он, их общий естественный враг.

— А что же Лудовик? — с любопытством спросил Александр Ярославич.

— Безусловно, сочувствует Фридриху, но будет держать руку папы, чтобы выиграть с обеих сторон.

Александру Ярославичу европейская политика напоминала суету муравейника Рюриковичей с их тщеславием, лицемерными родственными объятиями, тайными сговорами за спиной, жадностью к городам и землям. Его самого эта суета миновала, не измельчила душу.

Догадываясь о фальши фон Вельвена, князь все-таки был захвачен острой беседой. Ему нравилось определять отношение между людьми и событиями.

— А в чем вы, господин Вилькен, мыслите выигрыш рыцарства, сменившего пески Сирии и Палестины на северные болота? — Александр Ярославич говорил по-немецки и употреблял при обращении множественную форму, не бытовавшую еще на Руси.

— Движение языков подобно волнам, которые попеременно накатывают и отступают, — задумчиво сказал рыцарь Андреас. — На Запад движутся татары, а божье воинство стремится на Восток. Пора и Рустии определить свое место. Побережье ливов не что иное, как заборчик: та или другая сторона неизбежно повалит преграду. Им быть либо под нами, либо под вами.

— Либо под вами, либо вместе с нами. Русь не делает из побежденных врагов. Лишь рыцарство захватывает голую землю. Не боитесь ли вы, рыцарь Вилькен, что скоро станете нелюбезны самому папству, ибо Риму некого будет крестить? И так ли уж довольны немецкие бюргеры, когда, замешкавшись в пути на Восток, крестовые братья врываются в их дома, а магистры Ордена душат города налогами?

— О, вы так молоды и так проницательны! — почти с удовольствием воскликнул гость. — Наш век можно назвать великим, ибо он творит новые понятия в человеке. В вас я угадываю одного из самых приметливых учеников.

— Грозные события образуют ум не менее, чем благое наставничество, господин Вилькен.

Тот сочувственно закивал.

— Да, да. Страшное нашествие, гибель почти всего вашего рода... Но как вы сами смотрите на ближайшее будущее Рустии? В ком мыслите искать союзников против наплыва азиатских варваров?

Они столкнулись взорами. Вельвен на мгновение устыдился подоплеки вопроса. Проклятая политика! Она вступала в явное противоречие с крепнувшей симпатией. Впрочем, и, отбросив каверзы, он не знал бы — положа руку на сердце, — что посоветовать молодому князю, будь тот даже ему родным сыном. Так грозно и безысходно обступала История.

— Первый союзник в нас самих: в единстве Руси! — с неосторожной искренностью вырвалось у Александра.

— Это удастся осуществить уже вашими руками? — тотчас подхватил умный немчин.

— Каждый призван сделать, что сможет, — уже медленнее, обдумывая слова, проговорил Александр Ярославич. — Кормчий направляет путь лодьи по Полярной звезде. Дано ли ему достигнуть берега — решит бог. Цель остается неизменной. Я буду править на Полярную звезду, господин Вилькен!

Александр Ярославич приподнялся, давая понять, что разговор окончен.

Еще до отбытия из Новгорода Андреас фон Вельвен записал в дорожном дневнике: «Я прошел многие земли, знаю свет, видывал людей и государей, но слушал Александра Новгородского с изумлением». То же он повторил в Риге перед капитулом. Слишком долго мимоезжие монахи доносили в Рим, что надеяться на русскую стройную государственность преждевременно: верховные князья часто сменяются, и не в их силах не только разрешить эту задачу, но даже понять ее. Ныне фон Вельвен свидетельствует и готов подтвердить: все, что говорит и делает молодой новгородский князь, служит идее сплочения Руси. Тем усерднее и быстрее надлежит побороть его!

Менее чем через месяц после Невской битвы, в августе, крестоносцы со всех крепостей Ливонии под предводительством вице-магистра Андреаса фон Вельвена осадили Псков.

Александр Ярославич повел себя не так, как рассчитывали немцы, — не кинулся очертя голову, не помыслил повторить невское везение. Князь был расчетлив, хотя пути выбирал столь неожиданные, что иные считали его безрассудным.

Торжественно встреченный по возвращении с Невы праздничным боем всех новгородских звонниц, он в тот же день, еще до почетного пира, потребовал луговые покосы для своей возросшей конной рати.

— Ох нам, — завопили вятшие люди, — вскормили, вспоили себе князя: одной рукой оборонит, другою сам терзает. По отцу хищность немилостивая в нем!

— Что твое, то твое, а новгородское Новгороду! — отрезал посадник.

Лишь немногие благоразумно призывали оглянуться на Невскую победу, довериться князю. Но старые обиды перехлестывали.