Нил Стивенсон - Смешенье

Один способный палач, не связанный бюрократическими проволочками, вероятно, смог бы за несколько минут вытянуть из Джека, Мойше и Эдмунда де Ата всё, что захочет. Однако пытки в Инквизиции – дело обстоятельное и строго регулируемое. Должно присутствовать большое число врачей, писарей, приставов, юристов, нотариусов и церковных чиновников. Стольким важным людям нелегко одновременно выкроить свободное время. Пытки назначали за неделю и нередко отменяли в последнюю минуту, оттого что какой-то высокопоставленный участник слёг с лихорадкой или даже умер.

Несмотря на все эти препоны, в ноябре Джеку через рот затолкали в желудок полосу кисеи, а потом лили на неё воду, так, что живот раздулся, а чувство было такое, будто в животе горит порох, наполняя внутренности огнём и дымом. Эдмунда де Ата привязали к столу и стянули ремнями так, что лопалась кожа.

Тем не менее, Мойше вошёл в пыточный каземат и вышел через полчаса, как ни в чём не бывало – такой бодрый и свежий, что Джеку захотелось поделиться с ним своей болью.

– Я сознался! – объявил он.

– В ереси?!

– В том, что у меня есть деньги, – сказал Мойше.

– Не знал, что тебя в этом обвиняют.

– Святая официя никогда не говорит, в чём состоит обвинение. Ты должен сам путём безмолвных медитаций понять, чего от тебя ждут, и в этом покаяться. Я был тугодумом, однако на днях меня осенило…

– После безмолвных медитаций?

– Нет, боюсь, всё несколько прозаичнее. Диего де Фонсека попросил у меня в долг.

– Хм… я знал, что жалованье у него скромное, но что он выпрашивает деньги у заключённых – для меня новость, – заметил де Ат, отдыхавший рядом с Джеком в тени лиан.

– Альгвазилы доставили тебя прямиком из Акапулько, и тебе не пришлось ничего покупать в Мехико, – сказал Джек. – Мы с Мойше раза два заезжали сюда, когда продавали ртуть хозяевам рудников. Еда тут дешёвая, поэтому в округе столько бродяг. Но других товаров мало, а серебра в избытке, поэтому содержать приличный дом весьма накладно.

Мойше кивнул.

– Я говорил со старыми евреями в Новом Амстердаме и на Кюрасао. Они говорят, что раньше инквизиторы жили на деньги, конфискованные у евреев. Но в Мехико чиновники Святой официи так усердствовали, что всех евреев извели, и теперь рады, если заберут осла у метиса, помянувшего имя Господне всуе. И тут настало моё личное маленькое Просвещение: я понял, чего на самом деле хочет инквизитор. Я сознался в том, что у меня много серебра, и предложил накануне аутодафе искупить свой грех. На этом мои – наши – испытания закончатся.

Не явиться на аутодафе в Испанской империи, уж тем паче в Мехико, было бы в высшей степени неразумно. Каждый клочок земли в городе принадлежал церкви. Члены Святейшей римской коллегии землемеров (по крайней мере, так представлялось Джеку) водрузили преблагословенные нивелиры на землю, чудесным образом отвоёванную у озера Тескоко, опустили богоугодные отвесы из нетленных черепов святых угодников, протянули верёвки, сплетённые из ангельских волос, вбили распятия на стратегических высотах и разделили всю территорию на четырёхугольники, пригнанные так плотно, что ангелы, возможно, и могли просочиться в зазор, а индейцы и вагабонды – нет. Наделы передали монашеским орденам: кармелитам, иезуитам, доминиканцам, августинцам, бенедиктинцам и прочим, которые немедля возвели по границам своих владений высокие стены для защиты от происков и возможных ересей примыкающих орденов. Покончив с этим, они начали заполнять пространство церквями, часовнями и братскими корпусами. Здания уходили в мягкую землю почти с той же скоростью, с какой строились, отчего город выглядел куда старше своих ста восьмидесяти лет. Так или иначе, в Мехико не было места, не поднадзорного тому или иному ордену, а следовательно, не было и способа пропустить аутодафе, не попав на заметку какому-нибудь лицу, склонному истолковать подобный поступок самым превратным образом.

Несмотря на то (а если подумать, так как раз из-за того) что их жизнь текла за высокими стенами, монахи и монахини ничего так не любили, как вырядиться в чудные одежды и ходить по улицам процессиями, неся перед собой изваяния святых или части их тел. Когда Джек жил в Мехико свободным человеком, процессии злили его донельзя, поскольку из-за них было ни пройти, ни проехать. Иногда две процессии сталкивались на углу, и монахи принимались ругаться, кто кому должен уступить. Часто доходило до драки.

Аутодафе было одним из тех редких событий, когда все монахини из двадцати двух женских и все монахи из двадцати девяти мужских обителей города двигались приблизительно в одну сторону.

Разумеется, бродяги как-то устраивались. В Мехико они по большей части жили вне городских стен, где, по мнению знати, им и следовало оставаться. Не более чем десять лет назад они собрались на центральной площади в таком количестве, что спалили дворец вице-короля. С тех пор граф Монтесума начинал нервничать всякий раз, как нищий сброд скапливался под его окнами. У заново отстроенного дворца были высокие стены с множеством бойниц, чтобы стрелять картечью по неугодным толпам. Бродяг, креолов, индейцев-пеонов с гор и десперадо с серебряных рудников впускали в город большими группами лишь по особым случаям, в число которых входило аутодафе. Разумеется, у них не было официального места в процессии процессий, которая вилась по улицам к главной площади, но они бодро встраивались среди монахов и монахинь, соборного духовенства; асессоров, фискалов, альгвазилов, чиновников Святой официи, а также различных монашествующих братьев и сестёр, попов, акцизных и аудиторов, оказавшихся в Мехико проездом из Акапулько в Лиму. Хотя все уже знали, что новый король Испании манкировал аутодафе в Мадриде, королевские представители в Мексике явились на торжество в полном составе; вице-король с семьёй и свитой, государственные служащие всех чинов и званий, офицеры пешие и конные в шлемах со страусовыми перьями, а также все солдаты гарнизона, не охранявшие сейчас пять ворот и бесчисленные стены города.

Когда Джека и Мойше вместе с другими заключенными вывели на главную площадь и поставили перед воздвигнутыми здесь трибунами, Джек довольно быстро узнал чиновников Монетного двора, о которых они наводили справки ещё будучи на свободе. Apartador, начальник Монетного двора, был испанский граф; должность свою он купил у прежнего короля за сто тысяч пиастров и не прогадал. Он явился на аутодафе с женой и дочерью, разодетыми в наряды, подобных коим Джек не видел с последнего визита в Шахджаханабад. (В качестве короля он должен был являться на ежегодные церемонии, во время которых Великий Могол восседал на одной чаше исполинских весов, а на другую набобы, сатрапы, придворные и послы иноземных держав складывали золото и серебро, пока украшенное драгоценными каменьями коромысло не приходило в движение и Великий Могол, под аплодисменты и артиллерийский салют, не повисал в воздухе, уравновешенный своим годовым доходом. Джек тогда взвалил на весы мешок монет, собранных Сурендранатом на жалких базарах в его владениях; по меньшей мере половину их составляли пиастры, отчеканенные десятилетия назад при ком-то из предшественников того самого графа, что смотрел сейчас на Джека с самой высокой трибуны.) Ниже сидели казначеи (по прикидкам Мойше их годовой доход составлял от пятидесяти до шестидесяти тысяч пиастров) и пробирщики (примерно пятнадцать тысяч годовых), ещё ниже – писари, алькальды и стражники самого разного ранга и, наконец, дюжие молодые креолы, которые, собственно, и били по металлу, превращая серебро в пиастры, – монетчики.