Павел Северный - Андрей Рублев

Евдокия Дмитриевна в одеянии из голубой парчи стояла в окружении разодетых боярынь, положив левую руку на плечо сына. Княгиня показалась Андрею постаревшей, но выражение ее лица все так же, как и семь лет назад, было овеяно гордостью.

Княжич Василий жмурился от мигания множества свечей, горящих перед иконами древнего письма, мерцающих в руках монахинь и богомольцев, одежда многих из них была хоть и добротной, но убогой. Ростом княжич невысок, но, как отец, широкогруд и плечист. Голова в пышных кудрях цвета старой меди.

Длинна монастырская всенощная служба. Слаженный хор монахинь старинными напевами выпевает молитвы. Густым басом диакон произносит ектении, и слышатся возгласы священника тихим уставшим голосом. Склоняются головы молящихся, будто ветви кустарника под напористым ветром, и проносится по храму настойчивый шепот, в котором ясно различимы слова: «Помоги, Господи».

Бьется сердце Андрея учащенно. Оживают в голове светлые мысли, надеется, что узнает о тропе, на которой прошедшие годы еще не успели стереть следы любимой Аринушки. Окатывая себя радостным волнением, Андрей не спускает глаз с княгини. Верится ему, что и ее мысли сейчас радостны, потому порой она ласково проводит рукой по голове сына, а тот, продолжая жмуриться, смотрит на огонек свечи в руках. Видит Андрей, что Василию занятно наблюдать, как капельки жидкого воска, обжигая ему пальцы, застывают на них бугорками бородавок…

Вызвоны колокола подали весть об окончании всенощной. Стаи голубей и галок, спугнутые со звонниц, закружились над монастырем, звонко хлопая крыльями.

Княгиня с боярынями и княжичем, одаривая на паперти крикливую нищую братию, собирались сойти по ступеням, укрытым ковром, когда Андрей упал перед княгиней на колени, выкрикнув:

– Дозволь слово сказать! Боярыни Хмельной человек тебя о сем молит!

Две боярыни, вскрикнув в испуге, попятились. Княжич встал перед матерью. Княгиня, оторопевшая от выкрика, прижала к себе сына, но, услышав имя боярыни Хмельной, осилив испуг, всмотрелась в лицо Андрея и, вздохнув спокойно, сказала:

– Допустите его ко мне после трапезы.

Перекрестившись, спустилась с паперти, дозволяя богомольцам целовать руки…

Когда боярыня, выполняя повеление княгини, допустила Андрея в палату игуменьи, монастырь мок под шустрым дождем.

Пол покоев устилали темные ковры. Лавки вдоль стен покрыты вишневым аксамитом. Потолок – в расписном орнаменте, сплетенном из цветов и листвы. Передний угол – в иконах византийского письма, перед ними лампады. Аналой с раскрытой книгой в кожаном переплете. Узкие окна растворены, а потому слышен шум дождя.

Андрей увидел в сумраке сидевшую в кресле княгиню Евдокию, встал перед ней на колени, а княгиня сказала:

– Подымись! По какой надобности в обители?

– Благословит тебя Господь за память обо мне, грешном.

– Вспомнила тебя, иконописец. По какой надобности в обители обретаешься?

– Боярыню Арину отыскиваю!

– Как отыскиваешь? – переспросила удивленно княгиня и встала: – Не пойму тебя. Пошто отыскиваешь? Аль она не в той обители, кою я ей указала? Неужли не передал мой наказ?

– Не довелось мне его передать. Запоздал. Не дождавшись меня, боярыня покинула вотчину. Боялась, что татары силком ее увезут в Орду.

– Господи, – прошептала со вздохом княгиня, выслушав Андрея, а потом, пристально глядя на него, княгиня сурово спросила: – Пошто замешкался в дороге? Как осмелился не выполнить моего наказа? Пошто не явился вдругорядь ко мне с вестью, что Аринушка в неведомость канула?

– Не посмел.

– А жить, сотворив такое, смеешь?

После вопроса Андрей как подшибленный упал на колени.

Княгиня тотчас крикнула:

– Господи! Какое лихо сотворилось!

Наконец княгиня замедлила шаги, а увидев Андрея, все еще стоящего на коленях, спокойно сказала:

– Встань! Сознанием вины беды не искупишь.

Андрей поднялся с колен, стоял, склонив голову. Княгиня, продолжая ходить, сказала сокрушенно:

– Понять не могу, пошто ко мне не явилась?

От сказанного Андрей заледенел с головы до пят, спросил срывающимся голосом:

– Неужли не повидала тебя, матушка?

– Не была у меня. Не была! Где она теперь, только Господь ведает. Надо ее отыскать.

– Ищу, матушка! Обхожу женские обители, но нету в них следа боярыни.

– Надо искать. Водятся на Руси обители, в кои не всем пути ведомы. Может, захоронилась в какой и наказала не открывать тайну ее убежища. Немедля игуменью спрошу. Велика твоя вина из-за опоздания, – посмотрела княгиня на Андрея строго. – Согрешил по своему неразумению.

– Замолю грех.

– Да поможет тебе Бог отыскать след Аринушки. Дорога она мне. Сама стану искать. Митрополита попрошу в том помочь. Дай мне слово, что неустанно станешь искать ее.

– Не сомневайся, матушка.

– А теперь ступай!

Андрей, отвесив поясной поклон, направился к двери, но княгиня спросила:

– Сам как житье правишь?

– По-всякому.

– Всегда ли сыт?

– Господь голодом не карает.

– Пошто в рваном одеянии ходишь?

– В сию обитель лесом шел, вот и порушил одежонку.

– В обителях Новгородской земли побывай.

– Отселя туда пойду.

– Звать-то тебя как? Лик в памяти твой сохранился, а имя из нее выронила.

– Андреем крестили в роду Рублевых.

– Ступай с Богом.

Выйдя из покоев игуменьи, Андрей, от пережитого волнения с трудом переставлявший отяжелевшие ноги, пошел в березовую рощу. Подняв голову, подставив лицо под капли дождя, он шептал истово:

– Помоги, Господи, отыскать Аринушку! Помоги, Христос, Сын Человеческий!

Сильное волнение вдруг охватило его, и он, шагнув, упал, уткнувшись лицом в намокшую траву, и уже не чувствовал колючих капель…

Закат при сильном ветре полыхал устрашающим пламенем пожара. От взгляда на шар затухающего солнца начинало мерещиться, что муромские леса окрест монастыря горели бездымным пламенем. Вода в реке, отражая краски заката, переливалась отсветами свежей крови.

В молельне игуменьи тишина. В каморке с низко нависающим потолком темнота, только перед образом Владычицы в серебряном окладе мерцает огонек лампады.

В кресле под чехлом синего аксамита сидела престарелая игуменья, матушка Аскитрия. Снятая с головы камилавка покоится на левом плече. Седые волосы белее снега. Пальцы правой руки перебирают горошины четок. Шевелит старуха губами, но слов выговариваемых молитв не слышно. На коленях раскрытый требник. Не пошла ко всенощной. Не смогла пойти, обезножев от волнений, пережитых из-за пребывания в монастыре великой княгини. Тяготило игуменью то, что не знала она, какова по душевности княжеская жена, а расспросить об этом некого, потому как свитские боярыни все ходят с поджатыми губами.