Павел Северный - Андрей Рублев

Все время в тревоге жила игуменья, опасалась, чтобы гостья, приметив неладное в монастырском обиходе, не сообщила об этом митрополиту. Владыка на Руси нынче норовистый, [9]крутой на злобливость. Не понравятся ему донесения княгини об обхождении с ней, и начнут донимать допросами, а игуменье придется откупаться от всяких дознатчиков бочонками с медом и всякими солениями.

Прибыла княгиня с дарственной иконой под позолоченным окладом, осыпанным бирюзой и жемчугом. Вот и кланялась игуменья гостье в пояс. Велика слава Дмитрия Донского, того и гляди, все уделы Руси к рукам приберет.

Сорок пятый год игуменья в монастыре, поднялась по ступенькам крутой монашеской лестницы до звания полновластной его хозяйки. Она сурово и порой бездушно правит монастырем, оберегая суровостью его жилиц от всяких мирских соблазнов. Знает, что не любима монахинями, но знает и то, что страх монахинь перед ее суровостью помогает ей сохранять заведенный на Руси уклад женских монастырей, беспощадный по писаным и неписаным канонам.

Наезд княгини напомнил монахиням о покинутой ими мирской жизни. Вчера княгиня покинула монастырь, а тревожность, которую привезла в его стены, с собой не забрала.

Донесся в тишину молельни звон колоколов. Игуменья, услышав его, нахмурилась. Поняла, что попы, воспользовавшись ее немощью, самовольно сократили продолжительность всенощной. Рассердившись, старуха закрыла требник, а за дверью раздался распевный голос. Получив разрешение, в молельню вошли две монахини. Одна из них сказала шепотом:

– Привели, святительница.

– Кого привели? Толком молви.

– Иконописца, коего Соломония с собой привела. Он в ожидальне, велели ждать твою милость.

– Пособите на ноги встать.

Монахини взяли старуху под руки. Держась за их плечи, игуменья неторопясь дошла до ожидальни и остановилась перед дверью.

Монахини распахнули створки, и игуменья, выхватив из руки молодой монахини посох, шагнула в горницу и увидела стоявшего у окна Андрея Рублева. Старуха осталась недовольна тем, что приветил ее не коленопреклонением, а только поясным поклоном. Усевшись в кресле, сказала монахиням:

– Ступайте.

После ухода монахинь игуменья поманила Андрея рукой:

– Подойди! Благословлю!

Андрей подошел к креслу. Игуменья, благословив, протянула Андрею пухлую руку, он поцеловал ее. Оглядывая пришельца, старуха сухо спросила:

– За каким делом в обитель пришел?

Не дав возможности Андрею ответить, кинула слова:

– Без тебя знаю! Знанием о тебе от великой княгини разжилась. Стало быть, иконописцем обозначил себя? Так, что ли? Молчи! – уже совсем строго сказала игуменья. – Больно шустрый! Осмелился самой княгине просьбой докучать! Смелый не по сословию. С чьей помощью утвердил в себе премудрость иконописанья? Кто помог?

– Отец Паисий.

– Не слыхала про такого. Признавайся, пошто ищешь ту боярыню? Какая напасть ее в монастырь загнала? Небось боярская греховность?

– Татары! – перебил Андрей старуху.

Услышав ответ, старуха откинулась к спинке кресла:

– Чем прогневила неверных?

– Не пожелала волю хана выполнить.

– Княгиня про то же поминала. Стало быть, не врешь. Холоп, а о судьбе боярыни тревожишься. Видать, милостива была? Кем возле нее значился?

– В ейной вотчине в храме иконы писал.

– А может, чем другим тебя приманила?

– Про что молвишь, матушка?

Игуменья рассыпалась смешком, но, оборвав его, вновь начала задавать вопросы:

– Что? Никак, угадала тайну? Вольная обо всем дознаваться. Сан мой дозволяет обо всем мирском спрашивать. Ведаю, какими помыслами мужики себя одурманивают. Ишь, как неласково глядишь на меня, распознавшую твою скрытность. Вознамерился возле боярыни ее добром разжиться? Сознавайся! Пошто боярыню ищешь? – Фыркнув, добавила: – Слушай мой сказ: не ищи ее. Пути к ней тебе заказаны!

– Кем?

– Самой боярыней! Порешила она скрыть от тебя свое убежище. Спасает себя от мирской греховности! Одаривала тебя заботой, а тепереча разом позабыла. Не крепка боярская забота о холопах. Не неволь себя пустой надеждой. Аминь!

– Люба мне!

– Ишь ты! Видать, не жива в тебе совесть, коли мыслишь о таком. Люба тебе?

– Люба!

– А люб ли ты ей? Подумай о сем.

Как хлыстом ударила вопросом старуха. Андрей готов был сказать ей, что люб боярыне, но, увидя злобность во взгляде старухи, промолчал.

– Молчишь? А посему запрет кладу.

– Какой запрет?

– Запрет на отыск боярыни! Не смей нарушать покой обителей, отыскивая потерянную. Богу так угодно.

– Вольна ли, матушка, такой запрет класть?

– Не перечь моей воле! Поутру чтобы духу твоего в монастыре не было. Усмири свое греховное вожделение и не заноси дьявольские соблазны в святость монашеских обителей!

– Слушал до сей поры покорно тебя, матушка, а тепереча говорю: уйми нехристианскую гордыню властолюбия!

– Уходи!

Игуменья подняла руку, чтобы перекрестить Андрея, но он твердо сказал:

– Не благословляй! Нет для креста в твоей руке благости.

– Немедля отрекись от молвленного! – крикнула игуменья и встала с места.

Андрей, поклонившись, пошел к двери.

– Отрекись! – снова крикнула игуменья повелительно.

Выйдя из покоев игуменьи, Андрей не испытывал страха от того, что отказался принять благословение старухи…

В Новгородскую землю Андрей пришел по хрусту апрельского стеклистого льда на лужах. Продолжая поиски боярыни, он в мокрети распутицы застудил ноги, приняв хворость телесного жара с удушливым кашлем. Но людская доброта и на этот раз не покинула его в беде, нашелся и для него закуток, где он мог пересилить болезнь.

С дозволения игумена Юрьева монастыря Андрей нашел приют в келье монаха-живописца отца Евлогия. Помогая телу настоями трав остужать жар и кашель, Андрей в дни болезни наслушался от Евлогия про неведомое ему житье Новгородской земли, а главное, узнал, что в Городище в храме Спаса Нередицы горят с XI века не увядающие краски, коими сотворена настенная роспись. Для создания рукотворного чуда новгородской живописи использованы местные глины, истолченные цветные камни, разные окиси металлов. Чудороспись сотворена красками, разведенными в воде и наложенными по наитию живописцев на сырую многослойную штукатурку.

Поправившись, Андрей побывал в храме Спаса. Часами, завороженный росписью, дивился ее величавой красоте, впервые в жизни видя подобное живописное сотворение.

Его волновала резкость красочных переходов, восхищали до мурашек яркость красок и точные мазки белил, раскиданные по зеленым наплывам теней. Андрей всматривался в детали, старался вжать в память эту роспись, которая заполняла всю внутренность храма, не оставив пустой ни одного уголка.