Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Ада слушала, понурив голову. Когда она ушла, Клим чуть не силком вытащил Нину на лестницу, чтобы Китти с няней не слышали его слов.

– Зачем ты это делаешь с собой? – в ярости спросил он. – Зачем ты делаешь все, чтобы любить тебя было невозможно?

Нина побледнела, вскинула тонкие брови:

– С какой стати я должна тратить деньги на эту девицу? Если ей захотелось оплачивать лечение Серафима, я тут при чем?

– Он крестил твою дочь.

– Он расстрига. Ничего священного в его особе я не вижу… Он предпочел стать боксером и охранником, он знал, на что идет. А если ему все мозги отбили, так это не моя вина.

Клим смотрел на нее и думал: чего добивается эта женщина?

– Дело не в Серафиме, а в Аде. Ты ей до сих пор не можешь простить Даниэля Бернара. Ты даже на подлость готова пойти, чтобы ей отомстить.

Нина передернула плечами:

– Можешь возвращаться к ней – я тебя не держу.

– Папа! – закричала Китти. – Нá тебе жука! Смотри, он дохлый!

Розовое платье в грязи – Нина в ужасе будет.

– О, кого я вижу! – раздался голос Фернандо Бурбано.

Не веря своим ушам, Клим повернулся. Неувядаемый дон шел к нему, раскрыв объятия: в одной руке шляпа, в другой – мороженое на палочке. Следом трусили Рубен и остальные телохранители.

– Клим, дорогой мой! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, тебя посадили.

Китти спряталась за отцовскую ногу.

– Ба! – воскликнул Фернандо. – Это что за прелестное создание? Ты что, женился на какой-нибудь китайской вертихвостке? У ты какая! – Дон показал Китти козу. – Ну, чего боишься? Дядя Фернандо добрый, он тебе жениха найдет – потом, когда вырастешь. Раз уж я тебя встретил, давай поговорим, – сказал он, увлекая Клима к ближайшей скамейке.

Телохранители встали в отдалении.

Клим взял Китти на руки. Каждый раз, когда Фернандо появлялся в его жизни, дело кончалось неприятностями.

– Знаешь, кто такая мадам Нелли Мелба? – сладко спросил дон. – Всемирно известное сопрано! Раньше эту Мелбу только в театрах слыхали, куда билетов не достать, а теперь ее пением каждый дурак может наслаждаться. Понимаешь, куда я клоню?

Клим исподлобья смотрел на него. Черт знает, что за идеи гуляют в этой безумной башке.

– Нам радио нужно – вот что! – захохотал дон Фернандо. – Здесь, в Шанхае! И знаешь, кто его будет делать? Ты! Я уже помещение снял и передатчик поставил. Техники тоже есть. А ты у нас как раз болтун-разговорник. Как тебе работенка, а?

– У меня уже есть…

– Не огорчай меня! Клим, это ведь чудо какое-то – беспроводная телепатия!

Двадцать третьего декабря 1925 года в иностранных газетах появилось объявление о том, что, к сожалению, комиссар полиции Макэуэн, его заместитель Уайер и инспектор Эверсон, по чьему приказу была расстреляна демонстрация студентов, вынуждены оставить свои посты.

Китайская пресса была возмущена: «Убийцам – смертная казнь!», «Муниципальный совет только на словах осуждает преступников: каждому из них выделена огромная пенсия!»

От греха подальше Фессенден попросил уволенных полицейских покинуть Шанхай.

Проводы были пышными: банкет с памятными подарками, речами и клятвами. Отцы города говорили, что Эверсон поступил, как подобает истинному англичанину: он до конца выполнил долг, защищая вверенный ему участок.

Фессенден жал руки Макэуэну и Уайеру:

– Джентльмены, у меня нет слов, чтобы передать мои соболезнования. Вы стали заложниками большой политики. К сожалению, мы должны сейчас заигрывать с аборигенами, иначе могут возникнуть стихийные бунты. Если я могу что-то сделать для вас…

Уайер склонился к его уху:

– Возьмите на службу моего сына. У вас открылась вакансия помощника… Роберт легко справится с этой работой.

Фессенден заверил его, что все будет сделано в наилучшем виде.

Грозный Хью Уайер, старый Хью Уайер сел на катер, чтобы добраться до парохода и уплыть в Англию. Люди на пристани махали ему вслед. Он ни на кого не смотрел. Наверное, догадывался, что махать ему – это тоже часть политики.

Мотор катера заревел, бурая вода вскипела за кормой. Когда Хью сорвал с себя шлем и бросил его за борт, Роберту показалось, будто отец снял с себя голову.

Опиум часто вытворял с ним забавные штуки, если не считать вечного насморка и слезливости в глазах.

Иногда он слышал, как разговаривают между собой его пальцы. Они могли обсуждать законопроект о введении в Муниципальный совет трех представителей местного населения или же дрались из-за ерунды: кому держать ложку или кому первому идти мыться.

Лиззи временами становилась похожей на даму пик. Голос ее звучал как песня.

– Что ты намерен предпринять? Мы продали свой дом и переехали в этот сарай, мы живем в кредит…

Что это за песня? Какой-нибудь марш?

– По твоей вине я потеряла журнал…

Нет, вероятно, элегия. Лиззи говорила, что играет на мандолине элегии – «жалобные песни» по-гречески.

– Ты будешь ухмыляться мне в лицо или все-таки ответишь? На что ты собираешься содержать семью?

– У меня есть доля в публичном доме.

– Прекрати издеваться! Я серьезно спрашиваю!

Двойка пик, Шао, сунулась в дверь. Ее тут же побили:

– Подите вон! Вы не видите, мы разговариваем? Роберт, у меня нет денег платить жалованье прислуге. Ты не хочешь касаться этого вопроса, а мне совестно людям в глаза смотреть.

– У тебя козырная масть – ты все можешь.

– Хорошо! Прекрасно! Но ты сам скажешь им об этом. Это твое решение.

Если Лиззи – пиковая дама, то кто же сам Роберт? А он не из этой игры, он – воздушный змей, сделанный из тонкой бумаги и шелковых лент.

Роберт ничего не сказал слугам. Притворился, что забыл, и Лиззи опять пришлось все делать самой. Она вызвала Хобу и Аду и передала им разговор с мужем.

– Я очень люблю вас обеих. Но вы знаете, в каком стесненном положении мы находимся. Двух человек нам не потянуть.

Ада быстро взглянула на няню.

– Кого вы намерены уволить? – спросила она.

Лиззи прикурила, поперхнулась дымом, закашлялась так, что слезы выступили.

– Не знаю.

– Ада, уйдите, пожалуйста, – сухо произнесла Хобу.

– Будете уговаривать, чтобы оставили именно вас? Вам деньги нужнее?

– Уйдите! – прикрикнула Хобу.

Лиззи никак не ожидала услышать от нее такое.

– Мисси, если вам очень нужны деньги, я помогу, – сказала Хобу, когда они остались вдвоем. – Но только если у вас нет другого выхода и без денег хоть топись.

Вечером Хобу и Лиззи вышли на улицу: обе в дождевиках с капюшонами, надвинутыми на самые глаза. Наняли рикшу и покатили в сторону Чжабэя, в Китайский город.

Грохот колес по брусчатке, серые стены, мокрая черепица, за радужными окнами в красных рамах – чужая непонятная жизнь.