Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

Прежде чем Ушаков понял, в чем дело, она схватила его руку и поднесла ее к губам, потом подняла к нему ребенка.

Адмирал невольно отдернул руку, но ребенок потянулся к нему и зажал пальцами позолоченную пуговицу мундира.

Молодая женщина плакала, улыбалась, что-то быстро говорила.

– Ее зовут Хрисоула Форести, – сказал Ушакову граф Макри. – Она благодарит вас.

– Разбойник Али-паша, – воскликнула Хрисоула, – теперь не посмеет даже смотреть сюда с того берега!

Продолжая по-прежнему быстро говорить, на что очень живо, одобрительно и весело отзывались люди, стоявшие ближе других к Ушакову, Хрисоула старалась разжать пальцы малютки, ухватившие пуговицу на груди адмирала.

Когда Ушаков направился по дороге в город, какая-то старуха с мальчиком и за ней другие люди тоже кинулись целовать его руки. Ушаков пытался спрятать руки, уговаривал ликующих островитян, но то ли Метакса плохо переводил его слова, то ли возбуждение, охватившее всех, было слишком велико, – люди не слушали уговоров.

Но Ушаков сам едва мог скрыть охватившее его волнение. Все, что было пережито дурного и печального, все это не потонуло, не исчезло, а как будто усилило его счастье. Ушаков принес зантиотам освобождение, и зантиоты вызывали в нем чувство живейшей симпатии. Ему хотелось говорить с ними, спросить их о многом, но он не мог этого сделать, так как знал всего десятка три слов на их языке.

«А не все ли равно, – думал он, – мы и так понимаем друг друга. Наше общее торжество непритворно, и я вижу в моих служителях истинное веселье. Им не кажется горьким, что они дают другим больше… да, может быть, больше, чем имеют сами. Сколь радостно быть вестником счастья, а не страдания! И как жаль, что нет со мной Петра Андреича… Петра Андреича и Лизы. Они ликовали бы вместе со всеми».

Улица, на которую ступил адмирал, легла перед ним, как радуга, вся застланная разноцветными коврами, полная солнца и уходящей ввысь синевы. Из окон домов свешивались яркие полосатые ткани. Они вились в воздухе, окутывали колонны портиков, плескались над головами людей, цепляясь порой за длинные шесты с андреевскими флагами. Словно пестрая метель, летели цветы с крыш и балконов. За ними следовали горсти конфет в пышных обертках, похожие на стайки стрекоз.

Метакса, Балашов и командиры всех кораблей эскадры шли за адмиралом. Люди, которые не могли протиснуться к нему, целовали и обнимали сопровождавших его офицеров, матросов и солдат.

Смущенный и размягченный всеобщей радостью и любовью, Метакса смеялся, шутил и в свою очередь обнимал зантиотов, особенно стариков и старух. Он говорил им такие комплименты, что старые женщины расцветали, как засыхающие ветви, которые поставили в воду.

К Павлу Очкину, который шел во главе группы канониров флагманского корабля, приблизились невысокий бородатый человек с большим кинжалом за поясом и пожилая женщина, до глаз укутанная в черную шаль. Человек с кинжалом что-то сказал и крепко обнял Павла, а женщина наклонилась и поцеловала медную бляху с изображением русского государственного герба на сумке капрала.

Павел растерянно поглядел на нее и поспешно сказал:

– Ничего, мать, ничего. Все будет хорошо.

Не зная, как дальше вести себя, он поправил спустившийся с ее плеча конец шали.

Женщина улыбнулась. Ее черные глаза нежно и грустно смотрели в лицо русского моряка. Она произнесла несколько слов, и голос ее поразил капрала своей молодостью.

Павел вспомнил, как ему всегда хотелось выйти в люди, приобрести состояние, а вместе с ним уважение и почет. И вот перед ним сейчас действительно снимали шапки, но не потому, что он был богат или знатен, а потому, что он, простой моряк, принес этим людям освобождение от ига завоевателей.

Кругом шумела толпа. Откуда-то появились девушки с корзинами винограда, яблок и апельсинов. Сновали подростки с лотками, на которых стояли кувшины с вином, лежали куски жареного мяса и лепешки. Слышалось пение, звон струнных инструментов. Кланяясь, девушки и подростки жестами просили Павла и канониров не отказываться от скромного угощения.

Капитан Сарандинаки, восторженно озирая толпу, то и дело подталкивая локтем Шостака, объяснял капитан-лейтенанту:

– Венецианцы спасли их от турок. Этот народ не был рабом. Он иной, он не похож на тех, что были под пятою султанов.

Красивая девушка с охапкой цветов в руках протолкалась к офицерам. Судя по костюму, девушка принадлежала к среднему сословию. Ее лица не закрывала маска. Улыбаясь, девушка протянула цветы капитану Сарандинаки.

Шостак с восхищением смотрел на нее, пока его внимание не привлекла новая сцена.

Коренастый человек с длинными густыми волосами, спадавшими на плечи, тот самый, который вчера вечером перенес Шостака на себе на берег, и худощавый юноша, державший на длинном шесте андреевский флаг, пробрались через толпу и решительно встали перед адмиралом.

– Чего ты хочешь, Никос Алеку? – спросил граф Макри.

Алеку заранее приготовил целую речь, но как только очутился лицом к лицу с человеком, о котором думал столько дней и ночей, то в смущении позабыл почти все, что хотел сказать. Он видел в серых глазах адмирала улыбку, призыв, поощрение. Они как бы говорили ему: «Что же ты, Никос Алеку, молчишь? Говори, я готов тебя слушать».

– Я хотел сказать тебе спасибо, – проговорил Никос Алеку, не обращая внимания на знаки Макри. – Ты хорошо сделал, что пришел так скоро. Иначе нам было бы плохо.

Адмирал дружелюбно положил руку на плечо зантиоту, но тот снял ее с плеча и, поцеловав, уступил место сыну.

– Он тоже благодарит тебя, – горячо произнес Алеку, обращаясь к адмиралу и показывая на Георгия. – Ты ведь не знаешь, что вывел его из тюрьмы. Вывел и не знаешь… Так вот бывает на свете.

– Я рад за тебя, Никос Алеку, – вдруг ответил адмирал, к общему восторгу, по-гречески, медленно и тщательно выговаривая слова. За время похода он при помощи Метаксы немного освоился с греческим языком.

– Ты знаешь по-нашему? – изумился Алеку.

И, пропустив Ушакова дальше, убежденно сказал толпе:

– Я говорю, что русские теперь останутся с нами. Иначе зачем бы их адмирал стал учить наши слова?

Вечером того же дня в доме графа Макри собрались за большим круглым столом почетные граждане города Занте. Им уже было известно, что Ушаков уводит объединенную эскадру к острову Кефалония. Всех величественней, как всегда, выглядел хозяин дома. Он часто склонял курчавую, в седых локонах, голову то к гражданину Кумута, то к другому своему единомышленнику Десиле.

Десила был одет в голубой кафтан и белый жилет. Тонкое лицо и взбитые по новой моде кудри делали его похожим на поэта. Стихов он, впрочем, не писал, а торговал, как и большинство почетных людей Занте, коринкой. Он даже был одним из членов комиссии, в ведении которой находились серальи – общественные магазины, куда поступала со всего острова коринка, предназначенная для продажи. Всякая единоличная торговля коринкой была запрещена.