Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

Около полудня на горизонте появились давно ожидаемые паруса. Завидев их, жители города хлынули к морю. Через полчаса все высоты над рейдом были заполнены толпами зантиотов. Более предприимчивые горожане кинулись к лодкам, баркасам и шлюпкам.

Полковник Люкас видел все, но никаких мер не предпринимал. Он не мог оголить батареи или оставить без защиты крепость, в которой укрылись семьи французов и находилось имущество гарнизона.

…Как только показались из-за горизонта корабли, Макри спустил с постели свои «параличные» ноги и жадно прильнул к подзорной трубе. Когда же он разглядел русский андреевский флаг, то вскочил с резвостью юноши, который торопился на свидание.

– Прикажи подать мне плащ, – сказал он жене.

– Ты, наверно, совсем разучился ходить, – пошутила старая, похожая на монахиню графиня. – Ты не находишь, что встал слишком рано?

– Нет, самое время, – ответил Макри. – Пошли известить Кумуту Мы сейчас же отправимся на эскадру.

Он торопился, он хотел быть первым на корабле русского адмирала. Он разгладил белые усы, лохматые, тоже совсем седые брови и курчавую бороду, свисавшую на грудь, точно полотняный передник. Надев шлык и красный суконный плащ, граф Макри бойкой походкой вышел из дому. Люди, не знавшие тонких расчетов старика, с изумлением увидели его совершенно исцеленным от безнадежного недуга.

– Да, благодарение Богу и святому Дионисию, мне стало гораздо лучше, – говорил он удивленным горожанам.

Вскоре вокруг него собралась толпа приверженцев, и он повел ее к пристани.

Макри был главой русской партии. Он имел многочисленную родню на всех островах. Многие из его родичей переселились в Россию и служили в русском флоте. Макри чтил и любил прошлое Греции, а предком своим считал самого царя Итаки Одиссея. В его доме, как в музее, хранилось огромное количество реликвий. Никто лучше Макри не знал историю островов. Он с молодости мечтал об освобождении всей Греции, что не мешало ему принимать самое деятельное участие в междоусобных распрях дворянских фамилий острова Занте. Он искренне хотел служить своей родине, но так, чтобы об этом все знали, а зная, чтили потомка славного царя Итаки. Никто не должен был любить Грецию больше Макри, никто лучше его не должен был знать, какой путь к свободе следовало избрать. Вот почему граф Макри не терпел противоречий и считал глупцами всех, кто имел свое мнение.

– У него вместо головы бубен, – говорил он о Спиридоне Форести.

Макри очень гордился тем, что французские власти дважды сажали его в тюрьму. Однако, не желая попасть туда в третий раз, внезапно слег. В городе услышали, что Макри разбил паралич. Были, правда, люди, которые сомневались в этом и думали, что старик лукавит, но когда он пролежал целый год, все невольно поверили. Многие потихоньку навещали его, выражая сочувствие. Он неизменно отвечал им:

– Мне пора на покой. В наше время жизнь не имеет цены. Я потрудился, как мог.

И если собеседник был вполне надежен, Макри добавлял:

– Греция в союзе с Россией будет непобедимой. Помните о России, когда меня не станет. Союз с ней вернет нам былую славу наших предков.

…Сосредоточенный и серьезный, красиво закинув на плечо полу плаща, Макри шествовал к пристани, где его нагнал полный, задыхающийся от бега Кумута, приятель и единомышленник старого графа.

Кумута, словно двойник Макри, имел те же мысли и те же симпатии. Он преклонялся перед умом и характером своего друга. Сейчас он бежал за Макри короткими детскими шажками и сообщал всем окружающим, как он счастлив.

Окруженный толпой зантиотов, граф Макри шел к пристани.

А по трепещущей голубизне моря к эскадре уже летела парусная лодка. Она казалась клочком бумаги, который мчался вдаль, подхваченный ветром.

Нахмурясь, Макри спросил людей, помогавших ему сесть в шлюпку, кто поспешил опередить его. Ему ответили, что это Кеко, знаменитый лоцман Кеко, которого знают все на островах и который уже встречал русского адмирала у острова Цериго.

Макри сел на корму и, подняв руку, приказал взять курс на флагманский корабль русской эскадры.

Пока со всех кораблей спускали гребные суда для десанта на Занте, пушки двух фрегатов под командой капитан-лейтенанта Шостака громили неприятельские батареи у пристаней. Шостак всегда отличался стремительностью.

Залпы с его фрегатов следовали один за другим с такими малыми промежутками, каких немногие командиры могли достигнуть.

Сам Шостак носился по шканцам, как ястреб, готовый кинуться туда, где произойдет хоть самая малая заминка.

– Не давай французам передышки! Не давай! – кричал он канонирам.

А когда пролетало через шканцы неприятельское ядро, делал ему вслед прощальный жест рукой и говорил:

– Адье, месье! Доброго пути!

Это доставляло большое удовольствие шканечному унтер-офицеру и канонирам и еще больше возбуждало их энергию.

Адмирал Ушаков наблюдал за бомбардировкой с юта своего флагманского корабля. Его беспокоило то, что приближался вечер, а батареи противника еще не были подавлены.

Солнце уже садилось за гору Скопо. Тени от людей и орудий пересекали флагманский корабль от борта до борта. Лица канониров и матросов казались обожженными.

«Если б Шостаку удалось до захода солнца сбить французские батареи, – думал адмирал, – то можно было бы, несмотря на позднее время, начать штурм крепости. Она, по заверениям Макри, в таком состоянии, что вряд ли сопротивление французов будет продолжительным. Шлюпки с нашим десантом сейчас находятся на середине пути между эскадрой и островом. Правда, не все. Турки отстают, как всегда…»

– Турки еще только спускают шлюпки, – подтвердил последнюю мысль адмирала капитан Сарандинаки и не преминул подчеркнуть: – Такой народ.

Глаза Ушакова были устремлены на крепость. Тем не менее он спросил:

– Какой народ?

– Ленивый, коварный, образа человеческого не имеющий, – пробурчал Сарандинаки.

– Ядра наших кораблей не смогут достигать на такую высоту, – заметил Ушаков, указывая на скалу, на которой стояла крепость. И тут же ответил на категорическое утверждение капитана: – Турецкий народ нисколько не хуже всех других народов, но продажные чиновники и отсутствие просвещения ожесточили его нравы.

У капитана Сарандинаки задрожал подбородок.

– Я не понимаю, Федор Федорович, как вы, человек души столь высокой, и вдруг берете под защиту людей, кои попирают все законы человеческие.

– Я не беру их под защиту, а только думаю, что турецкий народ тоже обретет образ свой… Они наши союзники, помните это.

Капитан Сарандинаки чаще вспоминал о другом: о вековом рабстве своего народа и его мучениях под властью турецких пашей. Адмирал и командир флагманского корабля разговаривали как будто не о том, что должно было занимать их в данную минуту. Однако в подчеркнутой отвлеченности разговора сильнее всего чувствовалось волнение и напряженное внимание собеседников к тому, что происходило вокруг них.