Марк Фруткин - Возвращение Фабрицио

А теперь, насколько смогу, отвечу на твои вопросы. Я рад помочь, ведь ты много лет был мне близким другом. Это меньшее, чем я могу тебя вознаградить.

Начну с имени Камбьяти. Имя совершенно точно возникло недавно. Подозреваю, причиной выбора стала близость со словом «cambiare» [18] Менять, изменять, обменивать (ит.). . Я смог установить, что несколько иудейских семей в Ломбардии выбрали это имя просто потому, что были в процессе «изменения» имен после переселения из Испании.

Это подводит нас прямо ко второму твоему вопросу. Да, многие иудеи, изгнанные в 1492 году из Испании, перебрались в Италию, хотя, разумеется, в то время и в Италии уже жили иудеи. Ты знаешь, должно быть, что многие из них считают своим домом город Ливорно. Там они занимаются банковским делом, торговлей, медициной, выделкой и окраской шелка и стеклоделием. В других городах, больших и малых, также встречались иудеи, правда, не так много, как в Ливорно.

Тысячи испанских иудеев, называемых сефардами, покинули свою страну ни с чем или захватив совсем немногое. Они расселились во многих местах Средиземноморья. Их подвергали гонениям почти повсеместно, лучше всего к иудеям относились, как ни странно, турки, и в Неаполе им жилось неплохо. Многие также переселились в Геную, Феррару, Рим и другие города. Кое-где иудеев принимали радушно только потому, что они владели многими секретами тканья шелка, окраски тканей и других ремесел.

Некоторые из них могли легко перебраться из Генуи в окрестности Кремоны, тем более что долина реки По — особенно благоприятное место для выращивания тутовых деревьев, основы для производства шелка. Я поговорил с одним священником из той области, ему известно место недалеко от Генуи, называется Казале Монферрато. В этом городе есть дорога под названием «Шелковичный путь», ее же называют улицей Иудеев, поскольку множество иудеев занимались шелководством и окрашиванием шелка.

Я не смог выяснить, носили ли семьи в той местности фамилию Камбьяти.

Надеюсь, это поможет твоему расследованию. Разумеется, я и дальше буду держать в строжайшей тайне эти сведения и твое письмо. Если тебе понадобится моя помощь в изысканиях, обращайся без колебаний. Для меня великая радость выуживать подобные тайны и скрытые факты из бездонного кладезя книг, рукописей и записей.

Да свершится воля Господа.

Благослови тебя Спаситель,

Монсеньор Карло Нери.

Все это время Панталоне ждал, когда вернется из Мантуи Арлекин с волшебной скрипкой, чтобы помочь ему завоевать сердце Авроры. Он ждал, когда предмет его мечтаний снова выйдет на площадь на вечернюю прогулку. Ждал, когда глупая девчонка поймет, что Оттавио — молодой болван. Ждал, когда она узнает, что только он один, Панталоне, достоин ее любви. И днем и ночью бродил он по мощенной камнем площади, почти не ел, его сердце разрывалось, ведь для старика это была последняя надежда на любовь… Он прекратил ходить взад и вперед по сцене и обратился к зрителям:

— Терпение никогда не было моей сильной стороной.

Панталоне украдкой показал дубину, которую держал за спиной:

— Я не могу больше ждать. Я не вечен. Она должна быть моей. Сейчас!

Когда на сцену вышли влюбленные, старик спрятался за ширмой, высунув шишковатую голову.

— Если убрать Оттавио с дороги, ей ничего не останется, кроме как принять меня. Страдальцы — лучшие любовники. Ааа…

Панталоне выполз из-за ширмы, подкрался к ним сзади и поднял дубинку. В тот миг, когда старик хотел обрушить ее на голову Оттавио, Аврора наклонилась, чтобы шепнуть что-то на ухо возлюбленному. Дубина Панталоне случайно скользнула по голове девушки. Она осела на колени и упала на землю. Оттавио в ужасе смотрел на нее, ужас быстро сменился гневом при виде дубины в руке Панталоне. Юноша отнял ее и начал бить старика по голове и по плечам. Панталоне закрывал голову руками и вопил под градом ударов:

— Dio mio! Я не хотел ее ударить! Не надо! Ой! Ой!

Оттавио отбросил дубину и вернулся к стонущей возлюбленной. Он опустился на колени и положил на них голову девушки, поглаживая ее по лбу.

Панталоне тем временем лежал на земле, оплакивая свою судьбу. Решив, что умирает, он пересказывал зрителям свое завещание:

— Знайте все, что не удары Оттавио причина моей смерти, а разбитое сердце. В эти последние минуты объявляю свою волю: полный ноль моей жене, половина ноля каждому из детей, по четверти ноля внукам, дубину в руки моему портному, хорошую взбучку исповеднику, глоток воды из мантуанских болот поставщику вина, чашу яду моему врачу, горсть песку булочнику, плошку червей мяснику, горку пыли банкиру. Вот и все. Теперь можно спокойно умереть.

— Хватит болтать, старик. — Над ним, уперев руки в бока, стоял Оттавио. За его спиной сидела Аврора, держась обеими руками за голову. — Повезло тебе, что она не умирает. Но на тебе-то, жалкий нытик, ни одного синяка. Надо бы вырвать твои кишки и намотать тебе на шею, — Панталоне содрогнулся, — впрочем, не стану, иначе я же попаду в тюрьму. Но берегись, старик! Берегись!

Оттавио вернулся к Авроре и помог ей подняться на ноги. Девушка склонила голову ему на плечо, и они ушли со сцены. Через несколько секунд Панталоне поднял голову и посмотрел им вслед, услышав дивный голос скрипки. Со стоном он откинулся назад и начал биться головой об пол:

— Где он? Где этот проклятый мерзавец с обещанной скрипкой? Сбежал с деньгами, несомненно. О, dio mio! Я стар. Я страдаю от боли. Голова ноет, а сердце болит. Пожалейте меня, добрые жители Кремоны, пожалейте. В душе я все еще молод. Но тело меня подводит. Мой стержень работает, как у восемнадцатилетнего, выскакивает словно рыба из воды. Уверен, этот орган откажет последним. Я — кладезь страсти. Неужто я умру и ни одна женщина так и не познает моего любовного искусства? Какая жалость, какое расточительство! Смотрите на меня с грустью, добрые жители Кремоны. Я старею, старею. Однажды утром я проснулся стариком, вот оно как! Спускай паруса, убирай снасти. Назад пути нет. Я стар.

По традиции в христианской церкви главный алтарь всегда устанавливали в восточной части, так чтобы священник, обернувшись благословить прихожан, смотрел на запад. Актеры же возвели подмостки в западной части площади, лицом на восток, чтобы утром или в начале дня представление освещалось солнцем. Так достигалось равновесие божественного и земного.

Панталоне готовился выйти на сцену, держа за поводья осла. Он стоял в нише за кулисами и читал краткие описания сцен, старательно вытесненные на куске пергамента, прибитого к деревянному столбу рядом с мостками, ведущими на сцену.