Паулина Гейдж - Дворец грез

— Прости меня, Могучий Бык, — еле слышно произнесла я. — Возможно, все это так, как ты говоришь. Возможно, нет. Прости.

Он не ответил, и мы в молчании сели в носилки и не разговаривали до самой пристани.

Я с облегчением вернулась в суету и оживление дворцового гарема. Воспоминания о другом гареме, заброшенном в глуши Фаюма, часто беспокоили меня в последующие дни, но мне удавалось вызывать в памяти воспоминания о своих драгоценных полях, и они помогали мне успокоиться. Моя земля стала для меня воплощением жизни, силы и надежды. Только она могла дать мне то единственное плодородие, которого мне бы хотелось.

Я постоянно находилась рядом с фараоном. Мое собственное жилище стало местом торопливой перемены нарядов между восхитительными интерлюдиями; я перемещалась между банкетным залом и царской опочивальней, приятные прогулки в дворцовом саду в сопровождении стражников, слуг, вестников и управителей смеялись шествиями к храмам, где густо клубился дым благовоний и звенели сладкие голоса священных певцов. Я услаждала плоть Рамзеса, лечила его от недугов, когда они одолевали его; обычно это было несварение желудка или недомогание после чрезмерных возлияний и переедания, потому что чревоугодию он предавался почти с таким же наслаждением, как и плотскими утехам на ложе.

Моя звезда сняла и днем и ночью. Я была прекрасна и обожаема. Все кланялись мне. Придворные расступались передо мной. Сановники расточали предо мной богатства Египта с испуганным видом людей, боящихся не угодить, и я упивалась всем этим.

Свой тайный ужас я не открывала никому. Каждый раз, перед тем как идти к фараону, я ночь за ночью сидела за своим столом и истирала в пыль шипы акации, смешивая затем пудру с размятыми финиками и медом; я горячо молилась своему божеству Вепвавету и богине любви Хатхор, чтобы средства против зачатия оставались действенными и чтобы в моем лоне не зародилась новая жизнь.

Знаю, что писать об этом недостойно, но мой звездный час наступил одним знойным утром на официальном шествии к храму Амона, где фараон выполнял обряд освящения нового серебряного жертвенника. Специально для этого случая он повелел изготовить дары, и все кто мог собрались на площади, облаченные в пышные наряды и залитые ослепительным солнечным светом, и старались пробиться поближе к храму Амона. Меня вместе с Дисенк пронесли через весь город в моих чудесных носилках.

Лишь только я ступила на горячие камни храмового двора за возвышающимися входными пилонами, меня сразу же окружили стражники и проводили к маленькому островку спокойствия и порядка, центром которого была царская семья. Рамзес, во всех своих царских регалиях, стоял впереди маленькой группы. Голову его венчала двойная корона, а на широкий подбородок была надета борода фараона. В руках у него были Посох, Цен и кривая Сабля, символы его всесилия; увидев меня, он улыбнулся и кивнул. Царица Аст, стоявшая справа от него в слабой тени балдахина, не мигая смотрела сквозь меня, сузив свои накрашенные глаза, а ее сын, одетый в ниспадающую свободными складками гофрированную юбку, что только подчеркивала его мужественную фигуру, любезно приветствовал меня.

Я прибыла как раз перед Аст-Амасарет, которая теперь гордо направлялась к царю, исполнив укороченный ритуал почитания, что было ее правом царицы. Заговорив с ним, она двинулась, чтобы занять свое место слева от него, но Рамзес широким жестом указал ей назад, его лазуритовый Цеп вспыхнул золотыми искрами.

— Сегодня ты можешь идти позади меня, Аст-Амасарет, — сказал он, — Но не волнуйся. Ты никоим образом не навлекла на себя мой гнев. Иди сюда, госпожа Ту. Изволь встать под опахалом по левую руку от своего повелителя. Твой аромат сегодня будет приятен в сочетании с божественным ароматом мирры.

Послышался тихий возглас царицы Аст, в нем звучали изумление и негодование; Аст-Амасарет в замешательстве остановилась, и я скользнула между ней и фараоном.

— Благодарю тебя, мой повелитель, — промурлыкала я. — Это большая честь для меня.

Я мельком взглянула на женщину, чье место незаконно заняла. Она пятилась, кланяясь с натянутой улыбкой, но взгляд ее был холодным.

Надо признать, я ничем не выдала своего торжества. Я кротко опустила взгляд к своим ногам, что очутились теперь на одной линии с ногами Рамзеса. Наши тени на ослепительно белых камнях были короткими и бледными. Царь больше не обращал на меня внимания. Он с раздражением обратился к главному вестнику, потребовав, чтобы тот уладил беспорядок в задних рядах. Но для того чтобы подчеркнуть значение этого короткого происшествия, мне и не нужно было его внимание. И для всех остальных тоже картина была ясна. Ничто и никто теперь не стоял между мной и любовью Рамзеса.

Да, ничто, кроме одной мелочи, но это мимолетное дурное предчувствие не давало мне покоя. Мои месячные недомогания слишком задержались. Беспечно увлеченная дворцовыми увеселениями, я потеряла счет дням, а когда нашла время сесть и посчитать их, кровь похолодела у меня в жилах.

Фараон коротко повелел начинать процессию. Тут же у стен храма заиграли трубы. Мы начали медленное шествие, и белые перья церемониального страусового опахала заколыхались над моей головой. Из внутреннего двора заклубился едва видимый дым благовоний, поднимаясь в глубокую синеву неба, и воздух наполнился непередаваемым звоном тысячи кимвалов. Я слышала легкое дыхание Аст-Амасарет за своей спиной и представляла, как оно, горячее и ядовитое, касается моей шеи. Неторопливо сосредоточившись, я заставила себя забыть о тайных страхах и наслаждаться победой, которую одержала сегодня.

Однако на следующее утро мне жестоко напомнили о ненадежности моего положения. После бесконечных храмовых ритуалов и праздника в честь людей Амона и серебряных дел мастеров, создавших жертвенник. Рамзес хотел только спать, поэтому мне удалось провести несколько спокойных часов на собственном ложе. Я проснулась ближе к середине утра, чувствуя вялость и тяжесть во всем теле; я поднялась, но, пока Дисенк готовила для меня еду, могла только сидеть в тени перед дверью и оцепенело смотреть на оживленную суету двора.

К тому времени, как она вернулась, я немного оживилась и стала перебирать угощение на подносе, который она поставила рядом со мной. Там было блюдо кунжутной пастилы, стебли сельдерея, свежие листья латука, гранат, пять винных ягод, пропитанных пурпурным можжевеловым маслом, и бокал виноградного сока, от которого исходил густой аромат мяты. Я обмакнула стебель сельдерея в пастилу и уже откусывала его, потянувшись за соком, но тут Дисенк схватила меня за руку.

— Подожди, Ту, — настойчиво сказала она. — Что-то не так. Подожди.