Паулина Гейдж - Дворец грез

Порошок кассии к этому моменту был уже тоньше пыли. Гуи осторожно пересыпал его в фиал и повернулся лицом ко мне: — Постарайся выявить, кто из женщин самые важные, Ту. Изучи их характеры, оцени их влияние. Реши, кто из них может соперничать с тобой. Подруг выбирай осторожно и не верь никому, кроме Дисенк. Сестра генерала Банемуса Гунро тоже наложница. Найди ее, потому что я думаю, что она может стать тебе надежной союзницей.

— Ты нарисовал мрачную картину моего будущего, Мастер, - взволнованно сказала я, — к тому же одинокого будущего. Можно ли будет хотя бы смеяться в Доме женщин?

Моя слабая попытка пошутить пс вызвала у него улыбки. Он хмуро посмотрел на меня.

— Мы будем видеться регулярно, — сказал он. — Меня часто вызывают во дворец или в гарем. Если ты заболеешь, сразу посылай за мной. Не полагайся на помощь врачевателя, который обслуживает женщин. И продолжай выполнять упражнения, которым Небнефер научил тебя. Прежде всего не поддавайся опасной апатии, что часто настигает многих в гареме. — Он провел рукой по густым волосам и вздохнул. — Все будет хорошо, моя непокорная девочка, — добавил он печально. — Я видел мельком кое-какие твои успехи в гадальной чаше, тебя ждет успех.

Я немедленно насторожилась:

— Ты смотрел для меня, Гуи? Ты наконец попытался предсказать мою судьбу?

— Я сказал — мельком, — с упреком сказал он. — Твоя судьба неясна, ненасытная ты моя, но я видел тебя в сиянии драгоценностей возле фараона, и все его придворные почтительно кланялись тебе. Ты недолго будешь одинокой.

Хотя я была довольна и польщена, я не могла не заметить нотку необычайной печали в его голосе.

— Тебе жаль терять меня, — тихо сказала я. — Еще не так поздно, Гуи…

Резким жестом он заставил меня замолчать.

— Твои именины прошли, — прервал он меня. — Тебе теперь пятнадцать, и ты дала обещание фараону. Я также знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что твое природное честолюбие никогда не будет удовлетворено, если ты останешься в этом доме. Возьми свою дощечку.

Я поспешно схватила ее, и он начал диктовать:

— Одна часть кассии, три части меда, три части оливкового масла… — Тема была закрыта.

Прошло две недели; наступил день нового года, раскаленный день Звезды Пса. [70] Имеется в виду Сириус (Анубис), с появлением этой звезды на небе египтяне ожидали ежегодного разлива Нила. Весь Египет праздновал, и в доме Гуи все дела прекратились. Сам Мастер отбыл в Пи-Рамзес, в храм Тота, месяц которого только начался, советоваться с оракулом о предсказаниях на грядущий год. В тот день в доме намечалось большое торжество для друзей Гуи и их жен; я гуляла в саду после полудня и, вернувшись к себе в комнату, радостно-возбужденная в предвкушении праздника, нашла все свои сундуки открытыми и посреди этого разноцветного хаоса — взволнованную Дисенк. Платья были свалены на кушетке, сандалии разбросаны но полу, на столе валялись ленты для волос, драгоценности и разные безделушки. Я остановилась как вкопанная:

— Что это, Дисенк?

Она лишь поклонилась и слегка нахмурилась.

— Известие из дворца, — ответила она рассеянно. — Завтра утром ты должна предстать перед Хранителем дверей, и я упаковываю твои вещи, но никак не могу найти длинный шерстяной плащ, который Мастер заказывал для тебя в прошлом мезори.

Голова у меня закружилась, я нетвердо шагнула к креслу и опустилась в него, вся дрожа. До этого самого момента я не воспринимала происходящее со всей серьезностью, но при виде того, как моя служанка берет охапку гофрированных туник и перекладывает в сундук, меня охватил ужас. Она сказала — завтра. А день уже на исходе. Скоро сядет солнце. Они могли бы предупредить заранее! Разве Хранитель дверей не понимает, что мне нужно время, чтобы попрощаться с любимой комнатой, провести еще много часов в темноте, стоя на коленях у окна, чтобы сказать прощай деревьям на фоне ночного неба, и лучу от лампы, что часто падал на камни двора из окна кабинета Харширы, и звуку ветра, что вырывался из ветроловушки, раздувая мои простыни, когда я недвижно лежала на кушетке, изнывая от жары? Я решительно боролась с паникой.

— Я не видела плаща с тех пор, как зацепилась им за ветку и ты взяла его чинить, — сказала я с безысходным спокойствием. — Не упаковывай пока желтое платье, Дисенк. Я хочу надеть его сегодня вечером.

Она бросила на меня сочувственный взгляд и продолжала заниматься своим делом.

Мне жаль, Ту, — сказала она, — но Мастер запретил тебе идти туда.

— Что? — Я была ошеломлена, дыхание перехватило. — Но почему?

— Ты скромно поужинаешь и пораньше отправишься в постель, чтобы предстать перед Хранителем дверей свежей и прекрасной. Мастер сожалеет.

Мастер сожалеет! Сам-то он будет там, в пиршественном зале, полном цветов, конусов с благовониями, тончайших вин, в толпе смеющихся, нарядных людей, и сам он тоже будет смеяться и даже не вспомнит обо мне — той, которой завтра предстоит покинуть родной дом. Но я знала, что спорить бесполезно. Я сидела молча, пока Дисенк суетилась вокруг, и хаос постепенно поредел, потом исчез, и сундуки были закрыты. Свет в комнате становился темно-багровым. Мне это показалось зловещим предзнаменованием, но я приняла его безропотно. Конец дня. Конец моей юности. Наш с Гуи конец.

Он так и не пришел ко мне в ту долгую, печальную ночь. Я слышала, как прибывали паланкины гостей, оживленных и радостных, но я не поднялась, чтобы взглянуть на них. До меня донесся голос Паиса, низкий и очень своеобразный, еще мне показалось, что я узнала веселые интонации первого советника Мерсуры, но остальные голоса были незнакомы, просто голоса людей, приехавших повеселиться. Я пыталась не уснуть, надеясь, что, когда все учтут, Гуи, может быть, посидит со мной немного, посочувствует, даст какой-нибудь совет, может быть, припомнит что-нибудь из нашей с ним жизни; но я задремала, а потом уснула, и неумолимый рассвет наступил без него. Вошла Дисенк, подняла оконную занавеску, поставила фрукты и воду рядом с кушеткой.

— Чудесное утро, — сказала она приветливо. — Река поднимается. Исида плакала.

Я не ответила. Пусть Нил поднимается сколько угодно, пусть хоть затопит нас всех, мне безразлично.

Она одела меня в сияющий белый лен, вплела мне в полосы белую ленту и обула в белые сандалии. Потом с особой тщательностью накрасила мне лицо, продела руки в серебряные браслеты и надела мне на шею серебряную цепочку. В мочку уха была продета одна длинная серебряная сережка, цветок лотоса на тонком стебле. Мои губы, ступни и ладони были покрыты хной.

Пока я сидела и ждала, когда хна подсохнет, вошли слуги и стали выносить мои сундуки. Один подхватил мою маленькую кедровую шкатулку, которую подарил отец, но я остановила его, крикнув: