Александр Лукин - Беспокойное наследство

Он играл долго, одну пьесу за другой. Потом сменил инструмент, и опять его вдохновенный смычок коснулся струн…

Ганашкин слушал, боясь пошевелиться. Из глаз Ивана Андреевича текли слезы… Так прошел час.

Потом за смычок взялся русский виртуоз. Теперь слушал Тирц. Когда Ганашкин закончил игру и, обессиленный, почти упал на табурет, Тирц решительно сказал:

— Я покупаю инструмент.

— Какой? — спросил Батов. — Целый стоит две тысячи, гарнированный — полторы.

— Беру этот, за две. Скрипки обе великолепны, но реставрация все же несколько ощущается.

— Воля ваша, — сказал Иван Андреевич. — А как же, сударь мой, со скрипкою моего изготовления? Вот она, извольте испробовать и ее.

И Тирц снова заиграл. Отложив инструмент, он проговорил:

— Конечно, любезнейший Иван Андреевич, ваша скрипка — хороший инструмент. Очень хороший. И я ее, как обещал, возьму, — в словах его проскользнул оттенок великодушия. — Pacta servanda sunt; договоры должны соблюдаться. Но, согласитесь, при всех ее достоинствах она все же уступает своим старшим итальянским сестрам.

— Вам виднее, сударь мой, — вздохнул Батов.

Ганашкин промолчал.

— Если вы позволите, Иван Андреевич, я завтра же привезу вам деньги и заберу скрипки.

— Сделайте одолжение.

Провожая гостей, Батов глянул на Ганашкииа. Тот, словно в ответ, на миг прикрыл глаза…

Граф Николай Петрович Шереметев мог быть доволен своим скрипичным мастером: снова в его кассу поступила весьма солидная сумма. Вдесятеро больше, чем осталось Батову…

Прошли десятилетия. Летом 1841 года все в той же скромной квартирке Иван Андреевич Батов умирал.

Всего несколько лет назад сын и наследник покойного графа Николая Петровича — Дмитрий Николаевич принял в подарок изумительную виолончель и, «одобрив отличную работу Ивана Андреева Батова, — как было сказано в вольной, — и постигая достоинства этого человека», дал ему, наконец, со всем семейством свободу.

А семейство было немалое — кроме жены, две дочери и два сына. И очень беспокоился. Иван Андреич о судьбе своих детей. Старший сын, Гаврило, под руководством отца семь лет занимался в его мастерской и выказал немалые дарования. Младший вступил на то же поприще и подавал о себе надежды. Но Иван Андреевич полагал, что если он сам, при необыкновенном своем искусстве, едва прокармливал семейство, то какая же участь ожидает его сыновей? Он хотел обеспечить их будущность. Годы и годы мечтал он о воле ежели не для себя, то для них. Но как ее добиться? В доме Шереметевых после смерти старого графа он был совершенно забыт. Надобно было напомнить о себе чем-нибудь замечательным, да так поразить молодого графа, чтобы он враз подписал вольную. Для того-то и сделал Батов великолепную виолончель, воистину перещеголявши самого себя… И сразу после вольной пристроил сыновей — в звании скрипачей в оркестр императорских театров.

И вот теперь он, семидесятитрехлетний старик, окруженный семейством, умирал. Не было подле него лишь любезной супруги, с которой прожил в мире и согласии полвека: недолго суждено ей было наслаждаться свободой, вскоре после вольной призвал ее господь…

Умирал Иван Андреевич в славе и чести. Имя его стало знаменитым во всем музыкальном мире. Многие европейские музыканты нарочно ехали в Петербург, стремясь заказать инструмент самому Батову. Френезель и Федор, Роде и Бальо, Лафон и Ламар, Борер и даже Липинский, соперник Паганини, считали себя удачниками, приобретши скрипки, альты и виолончели работы Ивана Андреевича. Почти полтораста инструментов, в том числе, уступая просьбам любителей, — десять гитар сделал Батов за пятьдесят лет неустанного, одержимого труда.

И вот он умирал…

— Гаврило, сын, — слабым, но твердым голосом позвал он. — Подойди ко мне. Я решился высказать тебе нечто… Важное для нашего ремесла. А вам, дети, того знать не надобно…

Дочери и младший сын почтительно отошли. Гаврило приблизился к ложу отца.

— Слушай, сынок. Хочу, чтоб ты знал… Ты помнишь, сколь я смастерил скрипок?

— Помню, батя. Сорок одну, да две… да две не закончил…

— Так — да не так, сын, — еще тише проговорил умирающий. Гаврило, не понимая, посмотрел в лицо отца. Уж не начинается ли предсмертный бред? Но нет, взор старика был ясен и добр.

— Слушай меня внимательно, сын. Давно, когда еще мало кто ведал, что живет на свете мастер скрипичный Иван Андреев Батов, захотелось мне узнать: в силах ли я сделать скрипку не хуже, чем старые италианские мастера. И на одном своем инструменте поставил клеймо: Антониус Страдивариус. Знаменитый виртуоз Густав Тирц поверил, что та скрипка — Страдивари. Для сравнения я показал ему подлинного Страдивари, отличной сохранности, но сказал, что инструмент был попорчен и я его гарнировал. И Тирц предпочел настоящему — моего Страдивари! С восторгом поверил, с радостью купил. То — мой грех. Но — не великий грех. Ибо — бескорыстный: деньги-то почти целиком пошли барину, его сиятельству графу Николаю Петровичу… А я — я возымел лишь веру в себя, в свою силу и умение. Не гордыню, но — веру! Теперь же, сам знаешь, мои инструменты не мене ценят, нежели Амати, Гварнери да Страдивари. Маэстро Тирц давно волею божией помре, и не ведаю я, к кому попала моя скрипка. В чьих нынче она руках. Хранил я эту тайну пуще зеницы ока, а в свой смертный час решил поверить тебе… Теперь же пусть подойдут все. Прощаться пора — чувствую… Приехал ли батюшка? Исповедаться хочу. Но сией тайны, да простит мне господь, ему не открою…

— Винить приятеля профессора Столярского и эксперта нашего приятеля «Никакого» никак нельзя — в свое время, лет полтораста назад, знаменитый скрипач Густав Тирц тоже обманулся, поверил, что в его руках подлинный Страдивари, — сказал Павлик. — В случае с Тирцем — в случае с Тирцем сработал, я думаю, психологический момент. Не столько даже внушение, сколько самовнушение. Он страстно хотел скрипку Страдивари — он ее получил. А потом, у всех последующих владельцев и вообще прикосновенных к скрипке, действовала магия двух имен: Страдивари и Тирца. Никому и в голову не могло взбрести, что великий маэстро заблуждался. Между прочим, эту скрипку искали — известно было, что Тирц играл на инструменте позднего Страдивари, что по наследству она перешла к его дальнему родственнику — был Тирц холост, родственник продал ее некоему французскому графу, тот, влюбившись без памяти в скрипачку из дамского оркестра, подарил Страдивари своей пассии, а потом след скрипки затерялся. Как она вернулась в Россию, к кому попала, как оказалась в мертвом колчаковоком обозе — как говаривали наши предки, бог весть… Интересно бы эту ниточку размотать — да размотаешь ли теперь, через полсотни лет?!