Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта

Я боялся поднять голову, но все же окинул взглядом происходящее. Почти все паломники упали на колени. Зебедей привстал, воззвал к Господу и склонился в поклоне, и так же делали многие другие, кого я не знал.

Через это море молящихся бегом пробирались люди, перелезали через наши плечи, ползли по спинам, стремясь выбраться из храма.

Внезапно кто-то придавил меня сверху, я упал на мраморные плиты пола, рядом с Маленькой Саломеей, но не убрал руку с ее головы.

Меня обуял бешеный гнев, и я стал вырываться, желая освободиться и встать на ноги. Я толкался и извивался, пока наконец не выбрался из-под Иосифа — это он прижимал меня к полу, — и поднялся во весь рост, будто собирался бежать.

Я видел огромную площадь. Далеко впереди люди метались во все стороны, между ними носились обезумевшие от шума овцы, и солдаты направляли своих коней прямо на паломников, а люди, даже те, что преклонили колена в молитве, поднимались и бросали в солдат камни.

Некоторые скопления людей были неподвижны, как груды мертвых тел.

Псалмы летели к Небу:

— К тебе прибегаю, Господи… Я воззвал к тебе, Господи…

Верховые солдаты мчались за людьми, мужчинами и женщинами, которые устремились прямо в нашу сторону.

— Иосиф, смотри, — крикнула мама. — Держи его, спрячь его.

Я вырывался из рук, тянущих меня к земле.

Люди бежали прямо по коленопреклоненным паломникам, как будто те были камнями на берегу моря. Молящиеся стонали и вскрикивали, а когда к нам направился один из всадников, по обе стороны от него падали тела.

Все-таки меня прижали к плитам, одна рука давила мне на затылок, а вторая в спину. Прямо у меня над ухом фыркнула лошадь, процокали копыта.

Мое лицо впечаталось в мрамор.

И тем не менее краем глаза я видел ноги лошади. Она стала пятиться, и в этот момент из группы неподвижных, закутанных в накидки фигур поднялся человек, достал из-за пазухи камень и бросил в солдата. При этом он выкрикнул по-гречески:

— Никто, кроме Господа нашего, не может править нами! Так и передай Ироду. И Цезарю!

В солдата полетел еще один камень, и еще один.

Копье ударило дерзкому прямо в грудь и пронзило его насквозь.

Человек уронил очередной камень, который он достал из-за пазухи, и упал на спину с широко раскрытыми глазами.

Мама всхлипнула. Маленькая Саломея закричала:

— Не смотри, не смотри!

Но мог ли я отвернуться от человека в последние мгновения его жизни? Мог ли я отвернуться в его смертный час?

Солдат потянул свое копье, и человек приподнялся вместе с ним. Кровь полилась из его рта.

Чтобы освободить оружие, солдат дергал его туда-сюда, и тело человека моталось из стороны в сторону, наконец копье выскочило, и он рухнул наземь. Он упал на левый бок, лицом прямо ко мне.

Больше я не видел лошадь. Я только слышал ее, слышал, как она пустилась вскачь. Я видел, как солдата схватили со всех сторон паломники, значит, его стащили с лошади и она убежала. Потом солдата тоже не стало видно, его скрыли согнутые спины, только взлетали и опускались сжатые в кулак руки.

Наши мужчины склонились в молитве.

Умирающий человек, если и слышал их речи, никак не показал этого. Ему было все равно. Нас он не видел, хотя его глаза были обращены прямо на меня. Он не знал, что случилось с солдатом. Кровь вытекала из его рта на камни.

Моя мама вскрикнула страшным голосом.

Люди, учинившие расправу с всадником, выпрямились и побежали прочь. Вслед за ними помчались некоторые из паломников, но большая часть осталась стоять на коленях и молиться.

Тело солдата было покрыто кровью.

Пронзенный копьем человек попытался приподнять руку, но она бессильно упала. Он умер.

Меня и умершего разделил поток людей. Снова заблеяли овцы.

Мама стала медленно заваливаться на бок, я попытался удержать ее и не смог; она упала на землю с закрытыми глазами.

Над нашими головами вновь полетели камни.

Да пришел ли хоть кто-нибудь в храм, не спрятав в одежды камня для этого побоища?

Камни сыпались и на нас, ударяли по нашим спинам и головам.

Когда Иосиф поднял руки, вознося молитву Господу, я снова выскользнул из-под него и встал на колени.

Толпа поредела и рассыпалась. Тут и там лежали тела, похожие на охапки окровавленной шерсти, приготовленной для мытья.

Куда бы я ни бросил взгляд, повсюду сражались и гибли люди.

На крышах прекрасных портиков люди, казавшиеся мне крошечными темными точками на фоне неба, атаковали солдат, а те рубили мечами всех, у кого в руках был камень или палка.

В стороне от меня, где теперь образовалось свободное место, еще один человек набросился на солдата и всем телом наткнулся на меч. Острие вышло между лопаток. К убитому бросились женщины и стали его оплакивать. Они не думали о себе, эти женщины. Они плакали и кричали. Они выли, как собаки. Солдаты не трогали их.

Но к первому убитому никто не подошел, он лежал на боку, с окровавленным ртом, уставившись на меня слепыми глазами. Он лежал один.

А солдаты уже были повсюду, их оказалось несчетное количество, я бы никогда не смог пересчитать их. Пешие, они шли сквозь остатки коленопреклоненных паломников, мимо семей молящихся, заходя и справа, и слева одновременно.

Больше никто не нападал на них.

— Молись! — сказал мне Иосиф, прервав свои молитвы лишь на миг.

Я послушался. Я поднял руки и начал молиться.

— Души праведных в руке Божией, и мучение не коснется их.

Появились еще солдаты, теперь конные. Они выкрикивали какие-то команды на греческом языке. Сначала я не расслышал, но потом один из них, ведя лошадь в поводу, приблизился к нам.

— Уходите, отправляйтесь по домам! — говорил он. — Убирайтесь из Иерусалима, таков приказ царя.

Тишина не была безмолвной. Ее наполняли плач, стоны, цокот и ржание лошадей, крики солдат, которые приказывали нам отправляться по домам.

На крышах портиков лежали мертвые тела, брошенные всеми. Я видел их. И тот убитый человек тоже лежал одинокий. Повсюду метались овцы, животные без единого изъяна, предназначенные для жертвоприношения. Люди пытались их поймать. И еще они гонялись за быками, ревевшими от страха, и этот рев был самым громким звуком.

Наконец мы поднялись с колен вслед за Иосифом и пошли за ним, все вместе. Клеопу трясло, но он все равно смеялся, только очень тихо, чтобы солдаты не услышали.

Тетя Саломея и тетя Есфирь вели мою маму под руки. Вдруг она стала оседать и слабо застонала. Иосиф рванулся ей на помощь, но ему помешали малыши, путающиеся под ногами. А я держал Маленькую Саломею.

— Мама, нам нужно уходить, — уговаривал я, держась поблизости. — Мама, просыпайся. Мы уходим.

Она старалась быть сильной. С помощью родственников она двигалась вперед. Дяде Алфею приходилось отвечать на вопросы Силы и Левия, они шепотом все спрашивали у него что-то, только я не мог расслышать, что именно. Моим братьям шел пятнадцатый год, и они наверняка воспринимали происходящее иначе, чем мы, младшие дети.