Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта

— Я не обиделся.

Он не ответил.

— И вообще я не знал, что ты ненавидишь меня, — продолжал я. — То есть нет. Наверное, я знал, но думал, что это пройдет. И вообще не обращал на это внимания, даже если знал.

— Ты только послушай себя, — проговорил Иаков с очень печальным видом.

— А что?

— Ты мудрее своих лет, — ответил мне брат, в тринадцать лет высокий как мужчина. — У тебя не такое лицо, какое было, когда мы покидали Египет. У тебя было лицо мальчика, а глаза такие же, как у твоей матери.

И я понял, что он хотел сказать этим. Мама всегда выглядела как ребенок. Но я и не догадывался, что я теперь не такой.

Я не знал, что сказать на это.

— Прости меня за эту ненависть, — сказал Иаков. — Я искренне прошу прощения. И я всегда буду любить тебя и буду верен тебе.

Я кивнул.

— Я тоже люблю тебя, брат мой, — сказал я.

Иаков лишь молча утирал слезы.

— Ты позволишь мне обнять тебя? — спросил я.

Он согласно кивнул, и мы обняли друг друга. Я крепко прижался к нему и чувствовал, как он дрожит. Вот как тяжело ему было.

Я медленно отодвинулся. Он не отвернулся и не ушел.

— Иаков, — спросил я, — почему ты ненавидел меня?

Он вздохнул.

— Причин слишком много, — ответил он. — И всего я не могу тебе сейчас сказать. Когда-нибудь ты поймешь.

— Нет, Иаков, скажи мне сейчас. Я должен знать. Умоляю тебя. Скажи.

Он надолго задумался.

— Нет. Я не тот человек, кто может рассказать тебе, что было.

— Кто же этот человек? — воскликнул я. — Иаков, скажи мне, почему ты стал ненавидеть меня. Скажи мне хотя бы это. Почему?

Он смотрел на меня, и лицо его снова было полно ненависти. А может, это была всего лишь боль. В темноте его глаза горели огнем.

— Я скажу тебе только, почему я должен любить тебя, — сказал он наконец. — Когда ты родился, явились ангелы. Вот почему я должен любить тебя! — Он снова заплакал.

— Это тот ангел, что приходил к маме? — уточнил я.

— Нет. — Он замотал головой. Он улыбнулся, но то была горькая, мрачная улыбка. — Ангелы пришли в ту самую ночь, когда ты родился. Мы были в Вифлееме, на постоялом дворе, то есть в хлеву при постоялом дворе. Вокруг нас было навалено сено, стояли животные, а мы все собрались в одном углу, а рядом сидели другие люди, потому что места в городе не было. И твоя мать родила тебя у дальней стены, не издав ни звука. Она не кричала и даже не плакала. Ей помогала тетя Саломея, и они подали тебя моему отцу, чтобы он посмотрел на тебя. И я тоже увидел тебя. Ты плакал, как плачут младенцы — потому что они не умеют еще говорить. Потом тебя спеленали свивальником, как пеленают младенцев, чтобы они не шевелились и не поранились случайно. И тебя положили в ясли, прямо в мягкое сено, потому что колыбели у нас не было. Твоя мать лежала в объятиях тети Саломеи. Только тогда она заплакала, и то был ужасный плач.

К ней подошел мой отец. Ее прикрыли, лоскуты и тряпки, принесенные для родов, убрали. Он обнял ее. «Почему здесь? — плакала она. — Разве мы что-то сделали не так? И нас теперь наказывают за это? Почему в этом хлеву? Как так могло случиться?» Вот что она спрашивала. И он не знал, что ответить.

Понимаешь? Ангел явился ей и возвестил о твоем рождении, а роды случились в хлеву.

— Понимаю, — ответил я.

— Слушать, как она рыдала, было невыносимо, — повторил Иаков. — И мой отец не знал, что сказать ей. Но вдруг открылась дверь, и в хлев ворвался холодный воздух, и все укутались плотнее и закричали, чтобы дверь закрыли. Оказалось, что пришли какие-то мужчины и с ними мальчик со светильником в руках. Это были пастухи. Их ноги были обернуты овчиной, чтобы не замерзнуть на снегу, и так все догадались, что они пастухи.

Ты, конечно же, знаешь, что пастухи никогда не оставляют свое стадо, во всяком случае, не посреди ночи, не зимой, но они все бросили и пришли в хлев, и лица у них были такие, что все, кто был в хлеву, поднялись и собрались вокруг них, все до единого. И я тоже.

Можно было подумать, что светильник зажег их лица! Никогда я не видел таких лиц!

Они направились прямо к яслям, где лежал ты, и посмотрели на тебя; и они опустились на колени, и коснулись земли головами, и подняли руки кверху.

Они вскричали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»

Все уставились на них.

Твоя мать и мой отец ничего не сказали, только посмотрели друг на друга. А потом пастухи поднялись на ноги, повернулись направо, потом налево, рассказывая всем, что к ним в поле явился ангел, прямо посреди снега, где они караулили свой скот. Никто не остановил их рассказ. И все, кто находился в ту ночь в хлеву, столпились вокруг пастухов.

Один из них поведал, что ангел сказал им: «Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях».

Иаков замолчал.

Весь его облик переменился. Исчезли, как и не бывало их, всякий гнев и слезы. Лицо его смягчилось, а глаза широко раскрылись.

— Христос Господь, — повторил он. Он не улыбался. Он вновь оказался в Вифлееме, в ту самую минуту, и он был сейчас с пастухами. Голос его был тих и полон умиротворенности.

— Христос Кириос, — повторил он на греческом языке, ведь мы с ним говорили на нем большую часть наших жизней. — Радость переполняла их, тех пастухов. Восторг. Вера. Никто не мог усомниться в их словах. Никто.

Иаков умолк. Казалось, воспоминания полностью захватили его.

Я не мог вымолвить ни слова.

Так вот что скрывали от меня. Да, и я знал, почему скрывали. Но теперь мне известно начало, и я намерен узнать все остальное! Я должен узнать, что сказал ангел, явившийся моей маме. Я должен знать все. Я должен знать, почему я обладал властью забирать и давать жизни, властью останавливать и призывать дождь и снег, если я вообще обладал ею, и что мне с этой властью делать. Я больше не мог ждать. Мне необходимо знать.

И больше всего меня пугали слова, сказанные Клеопой, — о том, что мне придется давать ответы людям.

Все эти сведения и чувства уже не умещались в моей голове. Я даже не знал, как задать вопросы, которые пока оставались без ответа.

И Иаков, мой брат, вдруг показался мне маленьким, хотя стоял рядом со мной. Он превратился в нечто хрупкое и далекое. На мгновение я ощутил, что вообще далек от всего того, что окружает меня, — от этого холма, травы, горных вершин за Иерусалимом, от обрывков песен и музыки, доносившихся издалека, и от всплесков смеха, — но что все это бесконечно прекрасно и что я люблю все это и люблю моего брата Иакова, особенно его. Я люблю его всем сердцем и понимаю его и его печаль. Он снова заговорил, и глаза его двигались, как будто он видел то, о чем рассказывал.