Николай Рогаль - На восходе солнца

— Да я... господи! Кабы не один в дому... мать-старушка.

— Молчи, гад! Молчи. Мать не знает, какого сукиного сына родила. — Савчук сильной рукой ухватил бойца за ворот пальто и притянул к себе. — Запомни: за дезертирство расстрел. Могу сейчас поставить тебя к стенке. Понял? Ну? — И он опять рванул его за ворот так, что затрещали и полетели прочь пуговицы. — Эх ты, хлюпик! — сказал он затем с бесконечным презрением и оттолкнул парня от себя. — Давай сюда винтовку! Сымай пояс... Та-ак. И катись к чертовой матери! Уходи с моих глаз, пока я не передумал...

Так, с отобранной винтовкой и поясом с подсумками, Савчук вышел на перрон. Инцидент с дезертиром сильно расстроил его и огорчил. Савчук с беспокойством подумал о том, что за хлопотами сборов не успел поговорить с людьми и что впереди, наверно, его ждет еще не одна такая неприятность.

— Гордей Федорович, забери это в вагон. — Савчук, ничего не объясняя, сунул в руки подбежавшему с рапортом Супрунову подсумки и винтовку. — Списки наличного состава у тебя?

— Э, списки... Кто есть, тот — здесь. Разве что для учета трусливых? Так не больно нужны, — Супрунов пренебрежительно махнул рукой.

— Порядок должен быть. Понял? Списки составь сейчас же, как тронемся, — сурово оборвал его Савчук и пошел дальше, зорко примечая все: и как обуты, одеты бойцы, и сколько подсумков с патронами у каждого, и как кто глядит, как держится в эти последние минуты перед посадкой в вагоны.

Красногвардейцы его батальона и других частей, отправляющихся с первым эшелоном, стояли в шеренгах спиной к вагонам. Ждали начала митинга и посадки. С короткой речью выступил Потапов. Он сжато обрисовал обстановку в крае, где к этому времени Советская власть установилась повсеместно. Охарактеризовав Гамова и его программу восстановления власти буржуазии, Потапов призвал одним ударом покончить с поднявшей голову контрреволюцией. Несколько слов от грузчиков сказал Игнатов, перепоясанный крест-накрест пулеметными лентами. Затем на бочку, с которой говорили ораторы, вскочил матрос из подошедшей команды.

— Товарищи красногвардейцы... даешь Благовещенск! — прокричал он с молодым задором и взмахнул зажатой в руке бескозыркой. В шеренгах откликнулись дружным «ура».

— Батальон, кру-гом! По ва-го-нам! — гаркнул Савчук.

Посадкой распоряжался Супрунов. Савчук проследил немного за его действиями и отошел к Потапову.

— Через десять-пятнадцать минут двинемся, Михаил Юрьевич. Не было бы задержек в пути, — сказал он, присматривая все же одним глазом за посадкой. — А что, японцы в самом деле там выступили?

— Да-а, черт бы их побрал! Тем быстрее надо кончать с канителью, с Гамовым, — ответил Потапов; ему в его легком пальто было зябко. — За вами через час пойдет эшелон моряков. Потом отправим батарею, как подвезут снаряды. А ночью проследует состав из Владивостока. В Астрахановку едет представитель областного комитета — за ним общее руководство.

— Ладно. Это мы учтем, — сказал Савчук.

Потапов заговорил о том, что очень волновало его, — о судьбе благовещенских товарищей, жизнь которых находилась в крайней опасности.

— Федора Никаноровича надо вызволить. Вы это продумайте. В случае неустойки они могут ликвидировать тюрьму. А там почти весь областной исполком. Значит, операцию надо провести так, чтобы времени для таких дел не осталось. Вы меня поняли? — спросил он, приблизив свое лицо к Савчуку. — А задержек в пути я сам боюсь. Попрошу телеграфировать о таких случаях в краевой Совет. Вне всякой очереди.

— Пробьемся! Далеко ли тут?

Савчук зашагал к составу, давая знак старшему кондуктору, что можно отправлять эшелон.

Но они простояли еще минут двадцать: что-то не ладилось с жезловым аппаратом.

Когда эшелон тронулся, Савчук забрался в головной вагон, попросил закурить; за куревом легко наладился разговор. Настроение у бойцов было хорошее, и у него постепенно отлегло от сердца.

На остановке он перебрался в следующий вагон. Там его и разыскал Супрунов, принесший списки.

— Пятерых я сам отпустил. Трое не явились на вокзал по неизвестной причине, — доложил он, смущенный несколько таким обстоятельством.

— Причина, положим, известная — труса празднуют, — усмехнувшись, сказал Савчук. — Запиши еще четвертого... Сукин сын, чуть винтовку не уволок.

Супрунов только головой покачал, — боец этот считался в числе самых надежных.

— Вот не подумал бы. На кого — грешил бы, а на него нет, — сказал он огорченно. — Какая это зараза, однако, — трусость. Надо было вернуть да постыдить перед всеми-то.

— Пес с ним! А вот морду ему зря не набил.

— Что ты, Иван Павлович?!

— А то... Очень даже круто буду расправляться за подобные дела. Пусть все знают, — повысил голос Савчук, в сознании которого дезертирство было едва ли не худшим из всех смертных грехов.

Супрунов тактично помолчал.

— Вижу, что ты закрутился, послал к Федосье Карповне, — сообщил он потом уже другим тоном. — Вот тебе от нее бельишко, с родительским благословением!

— За это спасибо, Гордей Федорович! Милый ты человек... Знаешь, давай поужинаем — и спать.

Савчук только сейчас почувствовал, как он измотался за день. Да и Супрунову досталось не меньше.

При свете огарка они съели по куску хлеба с вяленой рыбой, очень сухой и соленой, выпили по кружке чуть тепловатого чая. Чай им нацедил из своего чайника пожилой бородатый красногвардеец. Супрунов ушел сразу после ужина. Савчук не захотел искать лучшего пристанища, пересел на освободившееся место возле окна и прислонился боком к подрагивающей стенке.

Большинство бойцов в вагоне спало. Красногвардеец, угощавший Савчука чаем, забрал свечной огарок и поставил его обратно в фонарь. Стало почти темно. Савчук закрыл глаза.

Но сон не шел к нему.

Вагон, в котором ехал Савчук, был старый, изъезженный; он скрипел, трещал, словно разваливался на части. Иногда его начинало так подбрасывать, что можно было подумать, будто на участке по ошибке шпалы положили поверх рельсов. Тем не менее поезд — дребезжа, скрипя, шатаясь — бойко бежал вперед, покрикивая у семафоров.

На разъездах к ним подсаживались поодиночке и группами вооруженные железнодорожники, солдаты-фронтовики из ближних деревень, приискатели, охотники. Ночью людей в вагоне набралось столько, что Савчуку уже трудно было разобрать, где свои, грузчики, а где — «чужие».

Вся область поднялась. Все, кто мог держать оружие, кто имел его, устремились в Благовещенск — туда, где выявилась опасность для Советской власти. Молодая, только что возникшая народная власть оказалась такими тесными узами связанной с этими простыми людьми, рабочими и крестьянами, что ради нее они без колебаний готовы были идти на нелегкое ратное дело, на смерть.