Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

Вера вспомнила: недавно в Петрограде была устроена студенческая манифестация. Злые, жгучие слова, наверное, вылились на бумагу на другой же день после шествия студентов к Зимнему. Но кто написал стихотворение, кто положил его в ящик? Вера прислушивалась: не говорят ли о нем однокурсницы? Нет. Их волновали латынь, голеностопный сустав и шляпки из шелковой соломки.

Все открылось перед ней неожиданно. В анатомичку вошла высокая, удивительно красивая девушка и, плотно прикрыв дверь, сочным, показавшимся Вере каким-то вкусным голосом сказала:

— Курсистки, вы все народ небогатый. Сегодня мы будем говорить о наших нуждах, о кассе взаимопомощи. Приходите!

На собрание зачем-то пожаловали студенты. Они и говорили. Но не о кассе. Один из них, бородатый, с курчавой дикой копной волос, выкрикнул без всякого предисловия:

— В борьбе обретешь ты право свое! Вот наш девиз!

Высокая девушка поморщилась:

— Эсер.

— Социалист-революционер! — с почтением уточнила порывистая желтолицая курсистка в пенсне на серебряной цепочке.

Говорил оратор горячо, быстро размахивая рукой. Ему долго хлопали.

Потом к кафедре стремительно прошел худощавый высокий студент, и Вера вдруг услышала слова из стихотворения: «Наши дни, дни черного позора». Этот с энергичным худым лицом человек говорил страшное: он звал бороться против войны. Ему аплодировало человек пять.

Курсистка в пенсне толкнула Верину соседку острым локтем в спину.

— Тише, милая курсиха. Ладони отобьешь. Это же большевик.

Та рассердилась.

— Ну и пусть. Ведь он правильно говорит!

После этого собрания Веру нестерпимо потянуло к людям, которых она видела там. Издали следила за той, высокой, но стеснялась подойти. Курсистка была, как все, в черном платье с кружевным воротничком, но оно сидело на ней красивее, чем на других. Тяжелые, уложенные на затылке волосы словно закидывали голову. Вот, наверное, такой же была Софья Перовская — решительной, всегда занятой какими-то таинственными делами. В перерыв Вера старалась быть около этой девушки. Наконец та обратила на нее внимание. Под пытливым взглядом ее серых глаз Вера вдруг заволновалась и стала водить пальцем по подоконнику. Сейчас девушка скажет что-то решающее для нее.

— Меня зовут Ариадна Петенко, — певуче сказала та. — А вас кажется, Верой? Вы были тогда?

— Была, — эхом ответила Вера.

— Чье выступление понравилось вам? — спросила Ариадна, а Вера подумала, что сейчас, именно сейчас от нее самой, от ее ответа зависит все.

— Тот худощавый, большевик, по-моему, говорил хорошо; и бородатый тоже интересно, — сказала она.

— Ну, бородатый нес чепуху, а худощавый действительно хорошо говорил, — убежденно проговорила девушка.

Вера поперхнулась. «Не так и не то я сказала. Все пропало...» Но какой-то упрямый бес вселился в нее, и она повторила:

— По-моему, бородатый тоже говорил хорошо.

— Ладно, это мы еще обдумаем, — усмехнулась Петенко. — Вы приходите в столовую. У меня будет дело к вам.

И Вера вдруг почувствовала, что ничего не пропало, что Ариадна все поняла.

Весь день на лекциях она думала о том, что сейчас за ее спиной стоят те известные и безвестные люди, которых гноили в казематах, ставили без суда к стенке и вздергивали на дубовых перекладинах. Она словно занесла ногу на первую ступеньку крутой лестницы... И это наполнило ее тревожным ожиданием и чувством страшной ответственности.

В столовую она пришла прямая и решительная.

Сев на краешек стула, прижала руки к груди и стала ждать. Она готова были идти на улицу и разбрасывать листовки со стихотворением, везти с финской границы чемоданы с оружием.

— Вы что любите, суп или борщ? — донесся до нее голос Ариадны.

Вера не поняла.

— Что с вами?

— Ничего. Я ничего...

— Вы что больше любите, суп или борщ?

«Ах, вот оно что...»

— Борщ, — с безразличием сказала Вера.

В столовой стоял бубнящий гомон. Кроме курсисток-медичек, тут были студенты-политехники в форменных тужурках с погончиками, универсанты. Они, звеня жестяными кружками, пили чай, ели, размахивая руками, спорили, забыв о еде.

Ариадна вырвала из зеленой клеенчатой тетради листок бумаги, улыбнулась.

— Я вас очень прошу, соберите пожертвования для Общества Красного Креста.

Вера согласно кивнула головой. Это можно, но это не то, о чем мечтала она.

Не то...

В столовую проскользнул мужчина в котелке и присел к крайнему столу. Споры стихли. Слышалось только позвякивание ложек. Ариадна низко склонилась над столом:

— Это филер, самая противная из тварей.

Человек вел себя очень связанно. Посидев минуты две, он вышел, и опять стал нарастать шум. Спорили о войне. На того худощавого студента, который выступал на собрании, нападали со всех сторон. Такой же энергичный, он поворачивался то к одному столу, то к другому и, рубя рукой воздух, кричал:

— А что народ от этого получает, что? Защищать своих тиранов по меньшей мере смешно!

— У тебя нет чувства патриотизма, — слышался резкий голос курсистки в пенсне с серебряной цепочкой.

Вере нравились этот студент, Ариадна. Но они говорили совсем не так, как Фортунатов...

— Кто это? — спросила она о студенте.

— Политехник, студент.

Это Вера и сама знала.

По выражению больших вдумчивых глаз Ариадны Вера поняла, что она знает, как зовут этого студента, но не говорит, потому что Вера «чужая».

«Наивная и глупая, думала, что меня сразу пошлют разбрасывать прокламации. Разве так это делается?» Но как это делалось, она не знала. «Надо заслужить это доверие, надо работать. Тогда дадут настоящее поручение», — решила она.

Уже на другой день Вера нашла Ариадну, передала ей список и деньги. Теперь она каждый перерыв бегала по институту, уговаривала курсисток вступать в Красный Крест и с волнением ждала, когда ей поручат по-настоящему ответственное дело.

— Сегодня жди меня у входа, — сказала однажды Ариадна, и Вера поняла, что предстоит что-то такое, чего не было ни разу в жизни.

Она первой вышла из института. Встала под голым, с обрубленными сучьями, тополем. Дул тугой мокрый ветер. Срывая с дерева ржавые листья, он с размаху клеил их на стершиеся плиты, на круглые булыжники.

Подняв узенький воротник жакетки, Вера ждала. Мимо шли курсистки. Проехала дама верхом на высоком игреневом коне; громадная шляпа покачивалась в такт его шагам. Дама стрельнула взглядом из-под шляпы на франтоватого юнкера. Тот сдвинул фуражку на затылок и пошел, улыбаясь.

Ждать было тяжело. Замерзли ноги. Вера стала считать прохожих. Если пройдет двадцать человек и Ариадна не появится, она отправится в институт и погреется там хотя бы две-три минутки, а то вовсе закоченели пальцы.