Луи Бриньон - Кес Арут

— Он просит помочь ребёнку и готов отдать все свои деньги, если мы не откажем ему, — перевела Мари слова солдата.

Андани кивая головой принял ребёнка и, уложив на стол, аккуратно развернул одеяло, в которое он был укутан.

— У малышки сильный жар, — негромко произнёс Андани, не переставая осматривать девочку, — сильно истощена. А так, ничего опасного. Скажите, что мы вылечим её, но для этого потребуется много времени. Она должна остаться здесь, пока не поправиться. И… узнайте её имя… Мари.

Мари перевела слова Андани солдат, тот сразу ответил.

— Что? — Андани оглянулся на изумлённое лицо Мари.

— Он говорит, что девочку зовут Сирануш Акопян!

— Армянка? — поразился Андани. — Он армянку принёс?

Мари снова переспросила. Солдат снова кивнул.

— Поразительно… просто поразительно! — пробормотал Андани.

— Он ещё говорит, что останется неподалёку, пока девочка будет выздоравливать, — снова перевела Мари.

— Надо же, как беспокоиться, — пробормотал под нос Андани, — удивительно…просто удивительно…

Оставив пожилого человека возле ребёнка, солдат отправился осматривать приют. Он смотрел на сестёр в белых халатах с красными крестами и видел в ответ настороженные взгляды. Так перемещаясь, солдат забрёл в огромный зал. Там находилось не менее четырёхсот детей. Многие жались в угол, когда он проходил мимо них. Солдат с каждой минутой мрачнел всё больше и больше. Он уже собирался покинуть зал, когда увидел сестёр с подносами. На подносах лежал тонко нарезанный хлеб. Сёстры начали раздавать хлеб. Дети с жадностью хватали заветные куски и тут же отправляли их в рот. Было заметно, что это зрелище расстроило солдата. Кушая хлеб, дети бойко говорили на греческом и ещё каком-то непонятном для солдата языке. Солдат от начала до конца проследил раздачу хлеба. С глубочайшим гневом он смотрел на сестёр милосердия. И тому была причина. Отдельно в зале сидели на корточках и просто лежали возле стен на голом полу около ста детей. Этим детям по непонятной причине сёстры ничего не дали. Возмущённый такой несправедливостью, солдат бросился к одной из сестёр милосердия, у которой оставались на подносе куски хлеба и…буквально вырвал его из её рук со словами:

— Как можно быть такими…дети ведь голодные!

Мари стояла в проходе и видела порыв турецкого солдата. Он стала следить за его действиями.

Солдат подошёл к детям, которым не досталось хлеба, и встал на колени перед ними. Дети были истощены. Он брал с подноса хлеб и вкладывал в руки детям. Он делал это, перемещаясь на коленях.

— Ешьте, — тихо говорил он, — ешьте!

В ответ на это дети с совершенным безразличием начали выбрасывать хлеб. Солдат замер. Ни один из детей не принял хлеб. Ни один. Все его выбрасывали.

Сзади на его плечо опустилась рука Мари.

— Родителей этих детей убили на их же глазах. Мы ничего не можем сделать. Они отказываются от еды. Сидят и ждут своей смерти.

Солдат, пошатываясь, встал. А в следующее мгновение бросился вон из этого зала.

4 сентября 1915 года в один из публичных домов Алеппо вошёл молодой турецкий офицер. Пока звали владельца заведения, офицер осматривался. Вокруг него собрались девушки от двенадцати до восемнадцати лет. Их было не менее ста. Одного взгляда хватало, чтобы понять какой национальности все эти девушки. Скулы у офицера играли. В глазах сверкала ярость, когда он смотрел на полуобнажённых девушек с заплаканными лицами.

— Эфенди, — раздался позади него ласковый голос. Офицер повернулся. Перед ним стоял пожилой турок и льстиво улыбался.

— Кого желаете, эфенди? Есть девственницы по небольшой цене.

— Армянки? — вопрос был задан на чистом турецком языке

— Да. Армянки.

Офицер едва сдерживался. Но чуть позже произнёс почти безразличным голосом:

— Шукри бей просил меня приехать и привезти немного денег для вас и немного для него, — с этими словами офицер достал из кармана несколько золотых монет. Глаза владельца алчно загорелись. Арут высыпал монеты в подставленные руки.

— Так, где он?

— На втором этаже. Третья дверь слева, — хозяин заведения сразу куда-то ушёл. Видимо прятать полученные деньги. Офицер же направился в указанном направлении. Указанная хозяином дверь была полуоткрыта. Из неё доносились глухие стоны. Офицер осторожно вошёл внутрь. Прямо напротив стоял стол. Всё остальное скрывала широкая занавесь. Офицер откинул занавесь и прошёл внутрь. В углу стояла широкая кровать. На ней лежала обнажённая девушка с кляпом во рту. Руки у неё были привязаны к кровати. Сверху на ней лежал обнажённый мужчина. Раз за разом он вторгался в неё.

— Шукри бей?

Мужчина на мгновение остановился и повернул голову назад. Увидев турецкого офицера, он махнул рукой.

— Да, это я. Подожди за дверью. Я скоро закончу.

Он собирался продолжить, но в это время офицер подошёл к нему и, схватив за волосы, приподнял его и швырнул на пол перед собой. Девушка смотрела на турецкого офицера широко открытыми глазами, в которых светилось изумление.

— Клянусь… — начал было Шукри бей, пытаясь приподняться, но тут же получил удар ногой в лицо. Он снова опрокинулся на пол. А в следующую минуту в его горло упёрлось острие сабли. Шукри бей смотрел на офицера удивлёнными глазами. В его глазах начал появляться ужас, когда он услышал армянскую речь. Не убирая с его горла шпаги, офицер потянулся и развязал узел, приковывающий девушки к кровати. Когда она поднялась с кровати, он вытащил у неё изо рта кляп и спросил на армянском:

— Есть здесь лампа с маслом?

Девушка кивнула.

— Принеси. Только тихо.

Девушка накинула на себя халат и выбежала из комнаты.

— Тебе нужны деньги? — с надеждой спросил Шукри бей.

Вместо ответа офицер убрал саблю и, схватив за волосы, бросил его на кровать. Шукри попытался было сопротивляться, но получил несколько сильных ударов рукой в лицо. Он упал ничком на кровать и, схватив сломанный нос, из которого хлестала кровь, застонал. В этот момент прибежала девушка с лампадой.

— Что? — негромко спросил офицер, нагнувшись над Шукри беем. — Больно? Это тебе не женщин мучить и детей стрелять. Здесь надо как мужчина сражаться…мразь…

В следующие минуты руки Шукри бея привязали той же верёвкой, которой он привязывал девушку. В рот ему засунули кляп. Затем его же ремнём офицер стянул ноги Шукри бея и привязал к другой стороне кровати. Так он и остался лежать. Обнажённый и привязанный. С глубоким ужасом глядя на своего мучителя. Но это было ничто, по сравнению с тем, что с ним стало, когда он услышал последние слова своего мучителя.

— В нашем народе есть обычай, — негромко произнёс офицер, — муж всегда выполняет обещание, данное его женой. Помнишь её слова, Шукри бей? Помнишь женщину, которой ты изуродовал лицо? Помнишь детей, которых ты убил? Да…да, — офицер кивнул головой, когда увидел, как расширились глаза Шукри бея, и он начал вырываться. — Ты прав. Я муж этой женщины. Я Кес Арут!