Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– С твоим пальто? – Папу до глубины души возмутила такая беспечность.

Вольфганг передернул плечами – мысли его были заняты куда более важными вопросами.

– Вот, возьмите мое, – сказал подошедший к ним Ветцлар. Но Вольфганг отказался от такой жертвы, и тогда Ветцлар предложил подвезти его в своей карете, не дожидаясь моцартовской, которая, очевидно, задержалась из-за снегопада. По дороге Ветцлар сказал Леопольду:

– Надеюсь, вам удастся уговорить сына сделать передышку и подумать немного о здоровье. Вольфганг скрывает, но он болел ревматизмом, часто страдает от простуд и от колик в желудке.

Погода все ухудшалась, такого снежного бурана Леопольд и припомнить не мог.

– Вольфганг давно уже не слушается меня, – печально сказал он.

– Неправда, Папа. Но сейчас я вовсе не замерз и чувствую себя прекрасно. Вам поправился концерт? На мой взгляд, император отнесся очень благосклонно.

– Мне кажется, он в восторге от твоей игры.

– В том-то и беда. Он видит во мне прежде всего пианиста. А если ему и нравится моя музыка, то лишь инструментальная. Несмотря на успех «Похищения» в Германии и других странах, Иосиф не считает меня оперным композитором.

Спустя несколько дней госпожа Вебер пригласила Вольфганга, Констанцу и Леопольда к себе, на обед. Леопольд узнал об этом случайно, подслушав разговор сына с невесткой – они спорили, стоит ли принять приглашение. Разговор происходил в кухне; они думали, что Леопольд у себя в спальне, а он, продрогнув под одеялом, направился в кухню за дровами.

– По-моему, – говорила Констанца, – нам не стоит принимать матушкино приглашение. Твой отец всегда недолюбливал мою семью, и отношение его вряд ли изменилось.

– Пусть сам и решает, – ответил Вольфганг, – в конце концов, твоя мать ведь не съест его.

– Но она любительница плести интриги.

– Как порой и мой отец. – Вольфганг заранее предвкушал удовольствие от этой встречи.

Леопольда так и подмывало вмешаться – ведь если он и интриговал когда, то только на благо сына, и разве слова Гайдна не лучшее тому доказательство? Однако он вовремя сдержался и сделал вид, будто ничего не слышал. И когда Вольфганг сказал ему о приглашении, Леопольд проговорил:

– Мне что-то не хочется. Могу ли я пользоваться ее гостеприимством после всех неприятностей, которые она тебе доставила?

Вольфганг рассмеялся:

– Но все ведь обернулось к лучшему, за что же мне ее ненавидеть?

Леопольд промолчал. Несмотря на всю внимательность к нему Констанцы, его одолевали сомнения, достаточно ли она благоразумна и бережлива, как требуется быть жене Вольфганга, и отношения с невесткой оставались у Леопольда вежливыми, но сдержанными.

– Папа, уж если я не таю обиды, вам и подавно не стоит.

– Госпожа Вебер знает, никто не осуждал ее так, как я.

– И будет польщена, если вы примете приглашение.

– Ты правда так думаешь?

– Это покажет, что вы одобряете наш брак.

Может быть, сын испытывает его? Леопольд замялся, но, встретив умоляющий взгляд Вольфганга, уступил.

– Делай как хочешь, Вольфганг. Я не против. Констанца оделась по-модному и настояла непременно нанять экипаж, хотя до Петерплац легко было дойти пешком.

Немало времени ушло у Леопольда на сборы, но тянуть до бесконечности было неудобно. Подымаясь по лестнице в квартиру Веберов, он сильно нервничал. Только бы накопившееся за долгие годы раздражение не вылилось наружу и но испортило его мирных отношений с сыном. Он шел, стиснутый с обеих сторон Вольфгангом и Констанцей с Карлом Томасом на руках. Ему очень любопытно было посмотреть, какие они – госпожа Вебер и Алоизия Ланге.

Квартира носила следы спешной уборки. Софи Вебер первая встретила гостей. Миловидная, подумал Леопольд, но красивой не назовешь.

И тут Вольфганг представил его хозяйке; она вплыла, как знатная дама, с гордо поднятой головой, украшенной огромной, словно башня, прической. По рассказам сына, в былые времена госпожа Вебер была поразительно хороша собой, но теперь талия ее отяжелела и расплылась, а толстый слой косметики придавал морщинистому лицу кирпичный оттенок.

– Как мило, что вы пришли, господин Леопольд, – сказала она.

– Сожалею, если доставил вам этим беспокойство, – сухо отозвался он.

– Да что вы! Мы счастливы видеть вас. Вы наш почетный гость.

– Неужели? – Леопольд насмешливо поднял брови.

– Вам нравится Вена?

– Постольку, поскольку ей нравится мой сын, – нелюбезно ответил Леопольд.

Наступило неловкое молчание, а затем, словно не в силах сдержать поток слов, госпожа Вебер изрекла:

– Сын делает вам честь, он любимец высшего венского общества, да и самого императора.

Но Леопольда все подмывало наговорить хозяйке дерзостей, пусть не сует нос не в свое дело, и он резко отпарировал:

– Вы не всегда придерживались такого мнения.

– Напротив, всегда. Просто не хотела, чтобы наши дети натворили чего-нибудь, о чем потом бы пожалели. Положение создалось щекотливое.

– И вы постарались сделать его еще более щекотливым.

– Ну что вы говорите, господин Леопольд!

Он бы ей еще и не такого наговорил, да Вольфганг вовремя вмешался.

– Цецилия, Карл Томас пошел в Моцартов, но следующий, обещаю, будет похож на вас.

Отвлекшись, госпожа Вебер гордо произнесла:

– Веберы всегда славились привлекательной наружностью. И ребенок непременно будет красивый.

– А где Алоизия? – спросила Констанца.

– Твоя милая сестра придет после обеда, – с елейным видом ответила мать. – Она не хотела утруждать меня лишними хлопотами.

Констанца не поверила. Просто Алоизия верна себе – любит эффектные появления.

Обед неожиданно оказался роскошным. Софи подала на стол фазана, зажаренного госпожой Вебер, с гарниром из капусты и картофеля, глазированные фрукты, печенье и кофе. Все было щедро и вкусно приправлено, и Леопольд вынужден был признать, что госпожа Вебер прекрасная кулинарка.

Чета Ланге прибыла к тому времени, когда гости уже пили кофе, и Алоизия вошла в комнату с еще более величественным видом, чем мать. Позади плелся муж. Леопольд подивился – ну чем так пленился сын? Может, когда-то Алоизия и блистала красотой, но теперь, хотя ей не было еще тридцати, от красоты не осталось и следа. Выражение лица жесткое, ее еще можно назвать интересной женщиной, но обаяния она лишена. Наружность явно служила ей средством для достижения определенных целей: ее профиль, довольно эффектный, даже красивый, порой казался хищным, в эти минуты она делалась похожей на ястреба, готового кинуться на любую добычу.

Иозеф Ланге Леопольду поправился. У актера были, тонкие черты лица, великолепная фигура и звучный голос. И он не снисходил до светской болтовни.