Михаил Ишков - Вольф Мессинг

Товарищ Васильев был далек от такого рода философии. Он решил задачу бегства в страну социалистической грезы с помощью привычного, утвердившегося в те дни шаблона, но для начала полезно уточнить время и место действия.

Это был сентябрь тридцать девятого года, начало войны. Немцы после двухдневных боев сумели захватить Брест, затем штурмом взяли Брестскую крепость, защищаемую польским гарнизоном под командованием отставного генерала Константина Плисовского, и теперь поджидали «освободителей», приближавшихся к Бресту с востока.

Я хочу напомнить о нескольких бессонных ночах, когда я, прислушиваясь к артиллерийской канонаде, в поисках спасения метался между Гитлером и Сталиным. Пусть первый — враг, но я уже имел с ним дело. Я имел надежду быть прощенным. Мессинг готов был покаяться, поклониться «изму», зовущему за горизонт тайны. Об этом горько вспоминать, но вспомнить необходимо, потому это была даже не соломинка, это была смертельно опасная глупость.

Но кем был второй? Разве я мог быть спокоен за свою безопасность, зная, что Сталин обещал выдать фюреру всех, кто так или иначе досадил другу Гитлеру? Я был уверен, что в этом списке Вольфу Мессингу было отведено одно из первых мест. Если кому-то эта мысль покажется дикой и неизлечимо эгоцентричной, пусть поостережется бросать камни в перепуганного медиума и вспомнит о бревне в собственном глазу и неглупой подсказке — не суди, да не судим будешь.

Я хочу напомнить о холодной дождливой ночи в сентябре тридцать девятого года, когда не умеющий плавать Мессинг обнаружил, что его лодка стремительно наполняется водой. Я проклял себя за патологическую непоследовательность — как только стало известно, что немецкие танки переправились через реку и ворвались в Брест, ошеломленный экстрасенс бросился искать лодочника, который согласился бы переправить его на занятый врагом берег. Ему повезло на негодяя-контрабандиста, за немыслимые деньги всучившего несчастному страдальцу дырявую лодку, которая, добравшись до середины реки, начала тонуть. Раз за разом, скороговоркой, судорожно вычерпывая прибывающую воду, я шептал про себя: «Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад…», («Слушай, Израиль: Господь — Бог наш; Господь — един»). Но этого Мессингу показалось мало. Вперемежку с призывом к Богу Единому, Богу Израиля, он твердил, обращаясь к его Сыну — «спаси и сохрани». Не позабыл он и слова, слышанные от одного старика: «Бисмиллахи р-рахмани р-рахим!.. (Во имя Аллаха, милостивого, милосердного…).

Пытаясь обрести мужество, отыскать силы вычерпывать воду, он на разные лады повторял эти формулы, но, сознаюсь, более для того, чтобы разбудить свой дар, чем искренне надеясь на божью подмогу. Я взывал к потусторонней, мистической силе — осуши дно лодки, дай мне силу пройти по воде аки посуху, одним рывком перебрось меня на землю твердую, землю мощную.

Так совершается падение, так мы оказываемся в объятьях самого страшного «изма», в просторечье именуемого дьяволом, и если бы не крепкая рука красноармейца, схватившего тонувшего отчаявшегося головастика за шиворот, встряхнувшего его, вернувшего к жизни, никто и никогда больше не услышал бы о таком удивительном вундермане, как Вольф Мессинг.

Красноармейский лекарь осмотрел меня. Политрук успокоил. Этот военный с тремя квадратами на петлицах вместо того, чтобы потребовать у меня слипшиеся документы, которые я с готовностью держал в руке, сказал просто.

— Держись, товарищ.

Я зарыдал.

Мессинга накормили горячей кашей — как сейчас помню, пшенной с салом. Я ел кашу и рыдал. Затем, словно просыпаясь, огляделся вокруг. От трубы полевой кухни тянуло необыкновенно ароматным дымком — там, по-видимому, пекли картошку.

Когда дождь прекратился и выглянуло солнце, меня угостили печеной картошкой. Солнце, как и предсказывал мой лучший друг Гюнтер Шуббель, светило с восточной стороны, и пока я добирался до Бреста — шел пешком, просыхая и радуясь жизни, — дар в полном объеме вернулся ко мне и подсказал — ты сделал правильный выбор, Вольф. Чтобы ни случилось, держись его.

А случалось в те дни всякое. Случалось много такого, что могло ввергнуть в отчаяние и не такого незаурядного, прошедшего огонь и воды магика, каким был Вольф Мессинг, но и любого, не потерявшего дар разума человека.

«Измы» торжествовали вовсю. Они украсили главную улицу Бреста букетами знамен, они развесили на уцелевших телеграфных столбах громкоговорители. Толпа несытых и облизывающихся «стей» руками неразумных детишек поднесли цветы каким-то важным военным. [58]

День выдался пасмурный, но радости и веселья хоть отбавляй. Как только эти важные военные обошли построенные на площади войска, и комендант, толстый немецкий оберст, скомандовал «Направо!» — из ближайшего громкоговорителя неожиданно грянуло:

Напоминание о славной гибели Хорста Веселя привело меня в столбнячное состояние. Голова пошла кругом. Мне показалось, что, перебравшись на правый берег Буга, я совершил непоправимую ошибку.

Вздрагивая и рыдая, не веря тому, что видели мои глаза, я наблюдал, как по шоссе Варшава — Москва, под звуки Бранденбургского марша, солдаты фюрера, построенные повзводно, лихо маршировали на восток. За пехотой двинулась моторизованная артиллерия, потом танки. Над головами собравшихся низко пролетело два десятка самолетов.

В затылок чадящим танкам с крестами по шоссе, бодро печатая шаг, прошли колонны Красной Армии.

Когда красноармейцы поравнялись с трибуной, над площадью горласто прозвучало.

С трудом справившись с головокружением я задался насущнейшим на тот момент вопросом — не ошибся ли я в выборе пристанища? Что ждет Мессинга в момент торжества «измов», пустившихся в пляс со «стями» и во всю глотку рьяно распевавшими:

Ответ напрашивался сам собой — у меня не было выбора, и порой это лучший выбор, каким высшая сила способна наградить человека. Я вспомнил совет товарища Рейнхарда — успокойся.

Я успокоился.

Моя ладонь хранила тепло, которым, вытаскивая из воды, поделился со мной светловолосый красноармеец. Я на всю жизнь запомнил совет, который дал мне политрук — держись, товарищ. Я зарубил его, как говорится, на носу.

Судьба крестивших меня в советское подданство собратьев была незавидна — красноармейцу был уготован плен и мучительное умирание в плену, политруку достался удел оказаться в числе неизвестных героев. О таких, как он, сообщалось скупо — «пропал без вести». Со слов однополчан известно, что политрук установил мировой рекорд по стрельбе из миномета. В осажденном Севастополе он сумел сбить из него немецкий пикирующий бомбардировщик. Затем его тяжело раненого погрузили на госпитальное судно. По пути в Новороссийск немцы потопили судно, искавшее защиту под флагом с красным крестом, и мой крестный канул на дне Черного моря.