Иван Басаргин - Дикие пчелы

Буран вылакал все. Макар смело подошел к нему, положил руку на лобастую голову, погладил. Пес поджал уши, насторожился, напрягся, потом глубоко вздохнул и расслабил мышцы.

– Вот и я вздыхаю, когда мне тяжело. А тяжко бывает часто, потому как жизнь – штука трудная. Дается человеку однова, и то мы ее прожить хорошо не можем. То горе, то беда, то думки шальные жить мешают. Так-то вот.

Буран поднял голову и лизнул Макарову ладонь.

– Только так, за добро – добром, за ласку – лаской. Давай спать. Дело к полуночи. Утрось-то все и обсудим.

Макар проснулся, когда серая мгла едва начала рассеиваться. Буря утомилась за ночь, сбавила прыть. У Макара на душе было светло, как это случалось в детстве, когда ему покупали обнову, а он, малец, радовался ей. Еще более радостное событие было в его жизни, когда отец купил ему, двенадцатилетнему, ружье-кремневку. Он и спать тогда лег с ним в обнимку, просыпался, ласково гладил холодную сталь. Крутил ружье в руках, то и дело тер тряпочкой, смазывал подсолнечным маслом. Сердце трепетало от радости. То же было и сейчас. Макар видел, что подобрал в тайге необыкновенную собаку. Ведь он, охотник, знал цену хорошей собаке. Но в голове нудилась мыслишка: «А вдруг найдется хозяин? Ить пес-то полюбился. Как я его волок! Не думал, что жив доберусь. Нет, хозяин, должно, погиб в тайге. Не может быть, чтобы такая собака ушла от него. Хотя могла, ить молодая. Отбилась и вот…»

Макар растапливал печь. Теперь было с кем поговорить, и он говорил без умолку.

– Вот ты собака, а я человек. Поняли мы друг друга. Бедой окрутились, познались в ней. Почему же люди не хотят понять друг друга? А? Потому что я Хомину помогаю, злобятся. Так ить Хомин-то – бедолага из бедолаг. Понятно, что я всем не смогу помочь, может, одному-двум, и то ладно…

Нашел Макар самого терпеливого собеседника, который ни в чем не противоречил ему, только поглядывал умными глазами да крутил большой головой, будто понимал, о чем ему говорят. Ведь Макару некому излить душу. Люди побаиваются его, стороной обходят. Так, когда-никогда забежит Хомин, чтобы испить медовушки. Недосуг ему стало. Хозяином заделался.

После завтрака Макар засобирался на охоту, наказывал:

– Ты, Буранушка, будь дома. Вот сходи до ветру и сиди. Болящий ты. Пока тебе в тайгу нельзя. А я пойду ловушки погляжу. Лежать на печи мне не время. Колонков нонче прорва, лезут один за другим в капканы и ловушки. Жрут давленых-то, ежли чуть прозеваешь. Озолотится Хомин. Боюсь одного: не спортился бы мужик. Замечаю, другим становится. Но я зарок себе дал, что подниму на ноги Евтиха, за опасение подниму. Мне чо? Кубышек не надо. Был бы сыт и одет. Ить в добре ищу свое новое божество. А как отнимут и эту веру, тогда мне, Буранушка, каюк! Ну ин ладно, я побежал.

Макар шел по путику. Сегодня он, как никогда, спешил. Хотелось пораньше вернуться домой, к обретенному другу. Вот и первая ловушка. На снегу пламенела огнищем рыжая шерсть колонка. Давок упал ему на шею, убил. Потянулся за беличьим мясом, тронул насторожку… Во второй ловушке был убит соболь. Соболь несортовой, бусый, грязно-серый. Однако ж все дороже колонка. Макар издали услышал, как цвиркал и верещал колонок, который всадил лапу в капкан.

Макар подошел к трофею. Колонок еще сильнее заверещал, начал бросаться, загребая лапками, попытался укусить.

– Вот ить как, мелкая тварюшка, а перед смертным часом и на медведя в бой пойдет. Так и человек, коль что, то и царя-батюшку может пребольно укусить. Может…

В седьмой ловушке собрат съел собрата, одна голова под давком осталась. Дальше снова пошло хорошо. За день снял десять колонков и соболя. Попутно сбил с веток пять белок. Заспешил домой. Почти бегом подбежал к дому. Открыл дверь, пес радостно взвизгнул. Запросился на улицу. Макар вынес его на руках. Пес, тяжело наступая на три лапы, заковылял по снегу.

У Макара появилась небывалая страсть к рассуждениям, чего раньше за ним не водилось, даже когда жил среди своей братии. Вот зашли они в избушку, пес занял место на нарах, а Макар на стуле. Топилась печь, варился обед, а Макар говорил, между делом свежевал шкурки белок:

– Я хочу сказать вот что. Для ча рожден человек? Для мира и дружбы. В любом деле заглавное – дружба. Так, чтобы один за всех, все за одного. В этом мастаки староверы. Народ дружный, только та дружба-то на строгости и на вере держится. И часто идет наперекосяк. Ну ин ладно. Помнится, был я парнишкой, когда наши пошли из Сибири в Забайкалье. Поставили деревню, обжились, а тут к нам под бок подселили мирских. Тогда я еще по скитам бродить начал, веру Христову крепить в людях. Потом женился, а потом мирские почали наших теснить, и шибко. Церковь под боком поставили. Дела круто завернулись. Мы собрались, церковь опалили, хохлам морды начистили и ушли сюда. Хохлов было раз в пяток боле, но они бежали от нас. Пошто? А пото, что не было у них дружбы, не было твердой веры. Дрались у нас мал и стар. А там разнобой. Взять Ивайловку, будь здесь мирские дружнее, можно бы рай земной создать. Все скопом делать: дома рубить, рыбу ловить скопом, зверя бить в один котел. Зажили бы куда с добром. Но рази такое будет? Разбогатеет ивайловец и нищему куска хлеба не подаст. А вот староверы, те в беде своего не оставят, ежли ты не отступник божий. Дом сгорит – тут же миром новый построят. И чудно то, что Степка Бережнов всем дает укорот, чтобыть в богачество не шибко лезли. По нашей вере-то оно так и должно быть. Для ча лишняя деньга, мельницы одноличные? Здесь мельница общая. Много общего, общественный амбар например. Но предвижу я, Буранушко, что вскорости там будет большая кровь. Рвется Тарабанов в богатеи. А староверы не хотят его туда пущать. И рванулся бы, ежли бы то богачество шло через чистые руки, а то ить идет через убивство. Во! Мирские часто поругивают староверов и все за то, что те живут ровно, один чуть лучше, другой чуть хуже, но все сыты и одеты в лаковые сапожки и красные рубахи. Захоти Степка Бережнов стать богатеем, то тут же бы стал. У него золото крынками в подполье. Стоит, а он его в дело не пущает. Пусть стоит, авось сгодится. Хотя сам-то Степка стал зверем. Наломает он дров.

Пес слушал Макара, чуть постукивая хвостом по доскам, иногда позевывал. Начал уже привыкать к этому человеку.

– Но будя языком молоть. Давай обедать.

После обеда Макар снимал шкурки с колонков, которые не были мерзлыми, обивал мездру, чтобы пушнина пошла первым сортом.

– Каждый человек в своем деле должен быть мастером. Раз ты охотник, то должен знать все таинства таежные. Ловушку не просто надо ставить, где бог на душу положит, а на ходках колоночьих, в мышковых местах. Вот я даже свои насторожки выварил в валерьяновом корне. Дажить они и то приманивают зверьков. Взять изюбра, ить его добыть – это плевое дело, а вот ивайловцы не могут. То он убежит от них, то ранят. Э, что говорить – не таежные люди. На этого зверя надо ходить сторожко. А те ходят по тайге будто медведи.