Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Так при чем здесь я?

– А при том, что тебе отец уже стал помехой. Тайн много носит он в себе.

– Господи, да если и есть тайны, то они в нем, и их из него клещами не вырвешь. Он предан мне как собака. Почему же ты дома?

– Не могу смотреть на убитого отца. Изуродовали – не узнать. Над бабой его изгалялись. Бандиты, убийцы! Все вы христопродавцы! – истерично закричала Груня.

– Окстись! Эй, Пантелей, запрягай коней, поедем в Суворово, – крикнул Безродный работнику. – Значит, искали золото. Так ничего не взяли? Нет. Ну тогда думали, что мое золото хранится у Макова. Сгинул старик, а зря. То я и смотрю, что в деревне почти пусто.

– Все уехали на похороны. Там пристав Баулин, уездный. Строят из себя блюстителей порядка, а по глазам видно, что все они воры, – сказала Груня.

– Да… Кто же мог его убить-то?

– Но если не ты, то твои дружки. Ведь они только могли знать, где ты прячешь золото. Поехали, посмотришь на работу своих дружков.

На хуторе Макова – скорбная тишина. Терентий Маков был уже обряжен, обряжена и его приживалка. Два гроба стояли посредине горницы. Безродный приоткрыл лицо Терентия – не узнать. Были отрезаны нос, уши, выколоты глаза. Он, прищурясь, посмотрел строгим взглядом на Баулина, но тот не отвел глаз: мол, я тут ни при чем.

– А я знаю, кто убил моего тестя. Его убили бунтовщики. И зачинщиком был Турин. Под арест его надо взять.

– А меня и брать нечего, я здесь, – вышел вперед Гурин. – Но только вам не удастся сделать со мной то же, что сделали с Шишкановым и Ковалем каменские староверы.

– Взять, в амбар его! – рыкнул Баулин.

– Зачем же, там холодно, могу замерзнуть. Вот похороним мученика, тогда я ваш, – усмехнулся Гурин. – Бежать мне некуда. От себя не убежишь.

– Не трожьте, похороним, тогда и разбирайтесь, – зашумели со стороны. – Сами уторскали, а хотите свалить на других.

– Пополитов из Кавалерова видел здесь казаков. Могли и они. Все они на руку нечисты.

– Да и сам Терентий, царство ему небесное, был мерзавец добрый – чтой-то не поделили.

– У Гурина есть доказательства, что он в тот день ходил ставить капканы в Пятигорье. Потому не мог бы поспеть сюда и туда.

– Ваше благородие, не след бы затевать шумишку-то. Ить и верно, тута проезжали ваши казачки, могли и пошалить. Потому не подходите к этому делу с кондачка. Степан Егорыч зряшно валит на Гурина, валит он потому, что Гурин не идет к нему на поклон. Дело, значит, личное у них. Вам надо быть мудрее, – степенно заговорил староста Ломакин.

– Ладно, возьмем в Ольгу, там и рассудим, – хмуро согласился Баулин…

– Казаков-то видели и у нас, и в Кавалерове, потом они пошли в Суворово. Так что разберитесь.

– На казаков вы не валите. Это государевы люди.

– Знамо, что государевы, но ить и там всякие могут быть.

Баулин понимал шаткость своих позиций, поэтому не тронул Гурина. Хотя после похорон невинно убиенных он забрал Гурина в Ольгу, продержал две недели и отпустил. Все сходилось к тому, что Макова и его приживалку убили казаки. Теперь уже не Гурина надо было судить, а казаков. А это значит, судить и Баулина. Надо было спасать честь мундира. И спасли, все свалили на неизвестных бандитов. Искали-де их в Суворово, Кавалерово, Божьем Поле. Искали те, кто убил этих невинных. Искали то, что не теряли…

Черный Дьявол сидел в капкане. Пришла ночь. Чуткие уши ловили вздохи ночи, легкий шепоток ветра, чьи-то скрадывающие шаги. Пес был настороже. Болела лапа, но Дьявол ни разу не заскулил. Он почти никогда не скулил от боли. Потом он перестал ощущать боль: зажатый в капкане коготь отмерзал. Дьявол начал грызть его. Было больно, но в этом он видел свое спасение. Рванул лапу, грохнула цепь, за которую был привязан капкан, и пес оказался на свободе. Отпрыгнул на трех лапах от ловушки, утробно зарычал. Постоял с минуту у логова и поковылял по лезвию Пятигорья.

Шел долго, пока в одной из скал не наткнулся на пещерку. Вполз туда, чтобы спрятаться от ветра и стужи. Лапа опухла и сильно болела. Пролежал почти неделю, зализывая лапу. Пес ослабел от голода и боли. И когда смог приступать на лапу, вышел на охоту. Скоро наткнулся на табун кабанов, отбил поросенка. Задавил его и почти всего съел. Снова ушел в пещерку…

Гурин вернулся из Ольги и чуть свет выехал на капканы. Быстро осмотрел их, в одном увидел коготь, огляделся, проговорил:

– Что за чертовщина, капканы спущены… А когтище-то какой! Батюшки! Кто же это был? Как он вырвался, как спустил капканы?

Гурину стало не по себе. Он сдернул с плеча берданку, осмотрелся, но ничего подозрительного не увидел, снял капканы, заспешил под гору. Вскочил на коня и пустил его галопом в деревню. В деревне рассказал о таинственном звере, который спустил два капкана, а в третьем оставил только коготь. Но охотники к этому отнеслись как к обычной байке. Каждый день рождались небылицы и тут же умирали, вроде той, что Федька Козин поймал медведя и сунул ему руку в пасть, добрался до гузла и вывернул медведя…

Наступила темная ветреная ночь. Один за другим тухли в окнах красноватые от ламп и лучин огоньки. Выплыл рогатый месяц, но его тут же запуржила метель, захороводила. Чья-то калитка, которую забыл закрыть хозяин, хлопала по ветру, на крыше гремела дранка. Все это было так знакомо Черному Дьяволу. Он лежал на пригорке, слушал торопливый говор тайги, деревенские звуки. Может быть, ему вспомнился Макар, Ивайловка, где он когда-то был своим. Густой вой метнулся по ветру, навис над деревней. Взбрехнули собаки, подались было на вой, но тут же поджали хвосты и поспешили спрятаться в конуру или под крыльцо. Затихли. Язык воющего был грозен.

Черный Дьявол пошел по следу того, кто ему сделал так больно. Вошел в деревню. След оборвался у добротно срубленного дома. За домом высился амбар, недавно построенный сарай для коров, а рядом стояла полуразвалившаяся овчарня. Это был первый дом, который срубил Гурин, приехав в Божье Поле. Пес обошел сарай, подался к овчарне. Его ноздрей коснулся запах парных овец. У овчарни была соломенная крыша, маленькое оконце, которое заткнул хозяин пучком сена, хлипкая и щелястая дверь. Овцы в псе почуяли волка, тревожно заблеяли, прыснули в угол. Дьявол выгреб сено из оконца и запрыгнул в овчарню. Овцы с истошным криком бросились к выходу, вышибли дверь и рванулись в огород. Дьявол догнал овцу, ударом своих острых клыков перехватил ей горло, бросился на другую, третью и давил, давил, зло давил. Овцы вязли в глубоком снегу, блеяли, звали на помощь. Но их крика за стоном ветра никто не слышал, а собаки не смели подать голоса.

Черный Дьявол унес в забоку одну овцу, там съел половину туши и ушел в Пятигорье. В последний раз обнюхал старое логово, кособочась затрусил по хребтам и распадкам навстречу солнцу. Оно, большое, от метели ушастое, медленно выползало из моря.