Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Ну, ну? — заторопили его слушатели.

— Выколол он ему глаза, отрубил язык, — произнес медленно Гарасько, наслаждаясь впечатлением своих слов, — и отослал к Бруховецкому: расспрашивай, мол, теперь, что хочешь, да знай, что меня не так-то легко поймать.

— Хо-хо! Ну и голова, ловкач! Характерник! — раздалось кругом.

— Так он вот самый и присылал к нам в Волчий Байрак своего наивернейшего сотника Михаила Горового, чтобы мы собирались, озброились, пришлет он нам и кошты, и зброю, да готовились бы вместе с ним гнать Бруховецкого, да принимать Дорошенко…

— Да надо еще разузнать гаразд, что за птица и сам Дорошенко? Мы его и на масть не видали, какой он? Пели много и про Бруховецкого, а какая цаца вышла. Семь раз примерь, а раз отрежь, говорит пословица, — послышались кое-где несмелые замечания.

В это время дверь в корчму отворилась, и в светлицу вошел пожилой человек в потертом казацком жупане с двумя тяжелыми сулеями в руках.

— Вот достал вам наливочки, панове товарыство, так могу заверить вас, — нет такой и у самого полковника, — произнес он, но услышавши последние фразы разговора и увидевши крайнее возбуждение всех собравшихся, он быстро поставил в стороне сулеи и подошел к тому столу, где сидел Гарасько, вокруг которого группировались теперь присутствующие.

— Что это вы так распустили языки, панове? — произнес он испуганным пониженным голосом. — Разве не видите, что чужой человек сидит?

— Кто? Где? — прошептали растерянно поселяне, поворачиваясь по направлению взгляда шинкаря, и увидали незнакомца, потягивавшего в углу свою «люлечку». Все онемели.

— Кто он такой? Откуда? — произнес наконец Гарасько.

— А кто его знает, проезжий какой-то.

— Давно здесь?

— Да с самого «початку».

Все молча переглянулись.

— Он слышал все, панове, — произнес тихо Гарасько.

Наступило сразу молчание. В шумной корчме в одну минуту стало так тихо, что можно было услыхать дыхание соседа.

— Что ж теперь делать, панове? — обратился Гарасько к окружавшим его поселянам.

Все молчали.

— Если мы выпустим его, он выдаст нас с головой Бруховецкому! — произнес еще тише Гарасько.

— И не только нас, а и полковника, и всю справу, — прибавил Остап.

Гарасько наклонился еще ближе к окружавшим его встревоженным, растерянным поселянам и заговорил уже совсем тихо, так тихо, что даже дальние соседи не могли его услыхать. До незнакомца долетели только последние слова: «Здесь или в дороге».

Все это замешательство продолжалось не более двух минут, однако оно не укрылось от внимательного взгляда незнакомца, но несмотря на то, что он явственно услыхал последи слова Гараська, — они не произвели на него никакого впечатления; он выбил пепел из своей «люлькы», набил ее новым тютюном и снова окутался клубами синего дыма. Между тем и поселяне, казалось, успокоились после слов Гараськи. Все разошлись по своим местам, шинкарь, взявши в руки принесенные сулии, начал обходить гостей, подливая каждому чарку нового напитка. Послышались веселые, шутки, пожелания и всякие остроты.

— А что это ты, пане добродию, ховаешься там, как злодий, за бочкой и не идешь до громады? — обратился Гарасько смешливо к незнакомцу, сидевшему в углу.

— За бочкой я не ховаюсь, а сижу, как и все вы, панове, — отвечал незнакомец, — а до громады не шел, потому что никто не просил меня; теперь же дякую за приглашение и с радостью присоединяюсь к вам.

С этими словами он встал и подошел к тому столу, которым сидел Гарасько.

Крестьяне подвинулись, и незнакомец занял место между Гараськой и Вовной.

— Ну, садись, пане-брате, не знаю вот только как величать тебя, — обратился к нему Гарасько, ставя перед ним пустой стакан и наливая в него наливку.

— Иваном Зозулей, — ответил незнакомец.

— Зозулей… Не слыхал что-то.

— Я не здешний.

— Дальний?

— Д-да, не близкий. А кто ж ты будешь?

— Крамарь.

— Гм… ну все одно, выпьем по чарке, пане крамарю, а может ты не захочешь с нашим братом пить? — повернул в его сторону Гарасько свои желтоватые белки.

— Отчего же так? Только давайте!

— Ну-ну, гаразд! — Гарасько налил и свою чарку и поднявши ее, произнес: — «Дай же Боже, щоб все було гоже, а що не гоже, того не дай. Боже!»

Незнакомец последовал его примеру, но в то время, когда он поднял свою чарку, на руке его сверкнул при тусклом освещении «каганця» огромный драгоценный перстень.

— Гм… гм! — крякнул Волк и, подтолкнувши локтем соседа, произнес тихо: — Замечай!

Гарасько продолжал потчевать незнакомца то медом, то горилкой, и среди крестьян завязались снова в разных группах оживленные разговоры.

— А что, Остапе, ну, как твоя «справа»? Будешь ли засылать сватов к Орысе? — долетели до незнакомца слова, обращенные к молодому черноволосому казаку его соседом.

При этом имени незнакомец сразу обернулся в ту сторону, откуда раздалась эта фраза; рука его, державшая стакан, слегка вздрогнула и расплескала наливку, он опустил стакан на стол, провел в раздумьи тонкой белой рукой по лбу и, повернувшись в пол-оборота, вперил свои глаза в собеседников; последние, занятые своим разговором, совершено не заметили впечатления, произведенного их словами на незнакомца.

— Кой черт! — отвечал сердито Остап, — батько ее и слышать о том не хочет. И правду сказать, все-таки поповна, а я теперь что? Посполитый, та й годи!

— А что ж, ты ездил к полковнику?

— Был. Мой батько, говорю, локтем не мерял, а хлеб казацкий добывал, трудов своих не жалеючи, и разом с гетманом Богданом отчизну «вызволяв»! А он мне, — это, говорит, все одинаково, хоть бы он у гетмана Богдана наипервейшим полковником был, а коли в реестры не внесен, так и ты должен в послушенстве ходить! А на какого ж бесового дидька, спрашиваю, не внесли его в реестры? Ведь все мы ровно трудились, так всем ровно и казаками быть.

— Нашел, что «згадувать», — отозвался из-за стойки шинкарь, — может гетман Богдан и всех хотел в реестры записать, да, сам знаешь, — не допустили.

— А дозвольте спросить вас, честное товарыство, — произнес в это время незнакомец, отсовывая от себя кружку. — За что это вы, слышу я, на старшину свою так нарекаете? Ведь она, кажись, высвободила вас из лядской неволи?

Все с изумлением оглянулись на него.

— А чтоб уже ее «дидько» так из пекла «вызволыв», как она нас «вызволыла» из неволи! — вскрикнул гневно Волк, подымаясь с лавы. — Сами мы себя высвободили, а она хочет запровадить нас в еще горшую неволю!

— В какую неволю? — изумился незнакомец, — ведь нет же теперь на Украине у вас ни ляхов, ни унии, ни жидов. Та чего же вам еще нужно?

— Да ты сам, Зозуля, из каких это лесов сюда прилетел? — обратился к нему Гарасько.

— С правого берега.