Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

Лицо полковника не изменилось, только в глазах его словно промелькнула улыбка.

— По селам? — изумился он. — А ты откуда знаешь, что я там поставил своих вартовых?

— Не знаю, а спрашиваю, чтоб сообщить и моему гетману, подготовлен ли народ?

— Гм! гм… А ты из Чигирина прямо, или заезжал куда?

— Из Чигирина. — улыбнулся чуть заметно Мазепа.

— Так, так… Люди, говорю тебе, у меня верные, верные, своя рука.

— У, хитрый лис! — подумал про себя Мазепа, — тебя, видно, сразу не прощупаешь.

— Верные-то верные, — произнес он вслух, — одначе вспомни, пане полковнику, как тебя твой же слуга Иван Рагоза чуть-чуть не предал Бруховецкому. Да стой, что же ты сдела с ним?

Полковник вздрогнул:

— А что же с такими шельмами делать? Наказал его примерно, да и баста, — отвечал он, овладев сразу собою. — Все это от хворости моей происходит: не могу сам выехать никуда, приходится доручать все чужим людям. Ох-ох-ох! — застонал он и ухватился руками за правую ногу. Притворство полковника взорвало Мазепу.

— Ну, постой же, уж я выведу тебя, хитрец, на чистую воду: или ты или не ты? — решил он и, обратившись к полковнику, произнес с любезной улыбкой, дотрагиваясь до пышной медвежьей шкуры, покрывавшей ноги полковника:

— Да, ноги для казака первое дело. Какие уж там войсковые «справы», когда не может человек и с места подняться. А дозволь-ка спросить твою милость, не с того ли косматого супостата эта шкура, которому ты позавчера на «вловах» так молодецки брюхо распорол?

По лицу полковника мелькнуло молнией изумление, сменившееся нескрываемой улыбкой.

— Ге-ге! Да ты уже и это выследил! — воскликнул он весело, подымая голову.

Мазепа заметил теперь с изумлением, что и осанка полковника, и выражение лица его совершенно изменились. И под нависших бровей глаза глядели теперь бодро и весел под усами играла веселая, насмешливая улыбка.

Ну, пане добродию, — ударил он Мазепу по колену. — Годи нам с тобою, как малым детям, на гойдалке качаться; вижу, что не абы кого прислал ко мне Дорошенко. Пробач же теперь мне, что до сих пор не верил я тебе, хоть ты и показал мне гетманский перстень: мало ли чего не могло случиться, мог и украсть его кто-нибудь у гетмана, или у тебя, а теперь ведь расплодилась такая тьма неверных собак, что и своих стен начинаешь опасаться. Ко мне уже не раз добирался сам дьявол Бруховецкий и приспешников своих подсылал, только я ведь как еж, меня ведь голыми руками да голым разумом не возьмешь!

— А я уж подумал, не завел ли меня проводник к какому союзнику Бруховецкого? Не хотел уже и верить тебе, — усмехнулся Мазепа.

— И добре делаешь, что не сразу всякому веришь, а наипаче тут у нас на левом берегу… Одначе, пойдем же теперь христианским делом повечеряем, чем Бог послал, да за вечерей и побеседуем про всякое дело. Пожалуй, будь дорогим гостем, — произнес он, подымаясь бодро с места и указывая рукой дорогу Мазепе.

— А нога? Может, пана полковника «пидвесты» нужно? — улыбнулся Мазепа.

— Ха-ха! — рассмеялся здоровым низким голосом полковник и отбросил в сторону и палку, и медвежью полость. — Эта хвороба еще «сумырная» — от первой чарки замолчит.

Полковник распахнул противоположные двери, и они вошли в большую, ярко освещенную комнату.

Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый скатертью с массой фляжек, кувшинов, блюд, мисок и полумисок, посреди которых возвышались большие серебряные шандалы с зажженными в них восковыми свечами. Направо от стола в большом очаге пылали и потрескивали толстые полена дров. Подле очага, растянувшись на полу, лежали два огромных волкодава.

Глухое рычанье раздалось навстречу Мазепе, но полковник прикрикнул на собак, и они замолчали, сердито нащетинив свою шерсть.

— А вот, пане добродию, и моя молодая хозяйка, — произнес он, — прошу любить да жаловать.

Мазепа оглянулся, приготовляясь сказать обычное приветствие, и вдруг — слова замерли у него на устах… Он сделал невольно шаг вперед и остановился, как вкопанный.

Перед ним стояла таинственная казачка, с которой он встретился прежде в лесу.

Девушка стояла перед Мазепой, тоже окаменевшая от изумления, широко раскрыв глаза. Несколько секунд они стояли так молча друг перед другом, не произнося ни одного слова.

Изумленный полковник тщетно переводил свой взор с одного на другую, стараясь открыть причину такого непонятного изумления, наконец, терпение его истощилось.

— Да что это такое, Марианна! — воскликнул он. — Виделав ты его где-нибудь, что ли?

— Отец, — ответила девушка, оправившись от изумления, это тот лыцарь, который спас мне жизнь.

— Спас тебе жизнь? Как? Что? Когда? — вскрикнул изумленный полковник, отступая теперь в свою очередь от недоумения назад.

— В лесу… когда кабан подсек ноги моему вороному. Лицо полковника просияло.

— Так это ты? — заговорил он радостно, делая шаг навстречу Мазепе. — Господи Боже мой! Вот-то радость! Ну, иди ж, идя сюда, дай я тебя расцелую да подякую, ведь большей услуги мне никто не мог учинить: вот эта упрямая дивчина у меня одна. Ха-ха! А я-то еще тебя и в хату не хотел пускать! Вот старый дурень, ей-Богу! — с этими словами полковник крепко обнял Мазепу и запечатлел на его щеках три звонких поцелуя и, отстранившись от Мазепы, но все еще держа его за руку, произнес с лукавой улыбкой: — А ты отчего мне сразу не сказал? Ей-Богу, чуть-чуть не довел до греха!

— Да как же мне было сказать? — улыбнулся Мазепа. — Ведь я не знал, что прекрасная панна — дочь пана полковника и живет в этом диком лесу.

— Не зови меня панной, казаче, — ответила гордо девушка, мы с батьком польского шляхетства себе не просили, — зови меня Марианной!

— Вот какая она у меня «запекла», — подморгнул Мазепа Гострый, — дворян новых не терпит горше жидов.

— Если ты позволила называть тебя так, Марианна, то поверь мне, это будет гораздо приятнее, чем называть тебя ясноосвецоной княгиней, — поклонился девушке Мазепа, — но имени твоего я не забыл, я только проклинал себя тысячу раз за то, что не спросил тебя, чья ты дочь и где проживаешь.

— Зачем же тебе понадобилось это?

— Прости меня на прямом казацком слове: хотел еще раз увидеть тебя, потому что такой отважной и смелой девушки я не видел нигде и никогда.

На щеках Марианны выступил легкий румянец.

— Не соромь меня, казаче, — ответила она, — в тот раз проклятая рушница осрамила меня, но если ты останешься у нас и завтра, я покажу тебе, что умею попадать в цель.

— Что там говорить о рушницах? Рушница всегда и всякому изменить может, — перебил Марианну отец, — сабля да нож — самые верные казацкие друзи! А что уж храбра моя донька — так это ты, казаче, правду сказал, да… на медведя выходит, ей-ей! Одначе, что же это мы стоим, да и гостя на ногах держим? Проси ж садиться, угощай, чем Бог послал, Марианна! Ты не взыщи, пане ротмистре, за нашу справу: нет у нас здесь ни городов, ни садков, живем себе, как пугачи в лесу.