Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта

Черная фигура отделилась от края и в толпе пронеслось единодушное «а-а-ах». В этом «ах» было, кроме удивления, и какое-то разочарование, ибо за спиной падающего сразу же вырос белый гриб и через секунду широкий купол белоснежного парашюта остановил стремительное падение прыгуна. Прошло еще несколько секунд плавного падения и Пенза благополучно приземлился на мягкой песчаной площадке. Толпа зрителей прорвала ограду и повалила к смельчаку. Но первой, позабыв про больную ногу, к Пензе примчалась Таня. Не думая, что она делает, девушка кинулась в порыве восторга на шею рабочему и пылко его поцеловала.

— Что это вы, Таня? — с ласковой насмешливостью спросил тот, освобождаясь от своих ремней. — Я с того света вернулся, что ли?

— Да нет, это я так, — внезапно смутилась девушка. — Мне только стыдно, что я вас так подвела. И, кроме того… это, так сказать, награда за вашу храбрость!..

— Ну, уже и храбрость!.. Тут таких храбрецов в день несколько сотен прыгает, — вы всех их целовать будете? Этак я не согласен — берите обратно ваш поцелуй…

Лицо Пензы ласково смеялось. Досада его прошла. Порывистый, искренний поцелуй Тани тронул его. Как-то в своей суровой жизни ему не приходилось испытывать очарования простой, сердечной, чистой, женской нежности. После безрадостной юности в военном корпусе, после страшных лет великой и гражданской войн и плена, его окружали только женщины, видевшие в нем «выгодную партию», богатого и красивого маршала, делавшего блестящую карьеру советского военного вождя. Но человека, товарища, просто Мишу в нем не видел никто. Вот и сейчас он официально числился женатым, имел даже дочь десяти лет, но ему холодно было около них, он был им чужой и они были ему чужими. Черствое его сердце не было пробуждено ни для любви, ни для семьи. «Там» не было ни искренности, ни сердечной теплоты. Вот почему эта милая девушка, без тени сомнения принимавшая его за мастера завода, со своими искренними порывами, со своей ласковостью, с веселым молодым задором, как-то смягчала жесткое сердце старого солдата, видевшего в жизни только бой, напряжение и опасность. Удивительно было еще то, что в этой странной девушке совсем не было кокетливости. Она была совершенно проста и искренна. Ее девичье очарование струилось, как аромат лесного ландыша, как песня птицы, как веяние напоенного солнцем ветерка. Она еще не доросла до той грани, когда женщина уже думает, как бы выгоднее пристроить в жизни данный ей природой капитал красоты и женственности. Таня была еще скорее хорошим товарищем, чем красивой девушкой. И именно это придавало такую прелесть ее отношению к Пензе.

— Ну, идем, идем, Танюша, — сказал Пенза, освободившись от ремней парашюта и заметив смущение девушки. — Идем, голубчик.

Ласковое слово вырвалось как-то само собой, удивив произнесшего его. Но большие голубые глаза смотрели так восторженно и нежно, милые ямочки так радостно смеялись, что трудно было не поддаться очарованию веселой молодости.

Отмахиваясь от похвал и одобрений толпы, Пенза с друзьями прорвались, наконец, через людскую стену и вышли из парка.

— Здорово у вас, дядя Миша, все это вышло! — с восторгом воскликнул Ведмедик, влюбленно глядя на Пензу. — Прямо ангелом с неба слетели. Как на санках! А я бы, по совести сказать, сдрейфил на убитое место сигануть…

— Да, это вот, — что называется, — «хоть бы хны», — одобрительно поддакивал и Полмаркса. — Классически! И Таньку выручили.

— Прямо, как настоящий рыцарь из сказки, — подхватил снайпер. — Шик!

— Рыцарь, — прошептала девушка, прижимаясь к руке Пензы. — Рыцарь… Как это красиво!..

Пенза засмеялся.

— Да бросьте вы, ребята, про пустяки болтать!..

— Рыцарь без страха, — тихо сказала Таня, глядя блестящими глазами на Пензу.

— Без страха, но, надеюсь, не без упрека, — перевел все в шутку Пенза. — Да что вы все из меня героя делаете? Экая невидаль: прыгнул вместо хромой королевы. Ерунда!.. А куда мы теперь?

— Куда? А к нам на пир! — весело заорал Ведмедик. — Разве забыли, дядя Миша? Мы сегодня вас так накачаем и накормим, что только держитесь. Господи! И до чего все эти волнения аппетит разжигают! Лезем скорей на «букашку». [23] Московский круговой трамвай «Б».

— Ишь ты — «лезем», — проворчал комсомолец, бывший весь день не в духе. — Легко сказать! Сегодня выходной день — трамваи битками набиты… Народу больше, чем людей!

Действительно трамваи были полны той особенной, чисто московской полнотой, когда даже на поручнях вагонов не за что уцепиться.

— Ну, вот, — беззаботно отозвалась Таня. — А моя нога на что? — Нога? А при чем тут твоя нога?

— Экий ты недогадливый! Да я ведь ра-не-на-я! — радостно пропела она. И достав что-то из кармана, продолжала: —Нате, Миша, держите. Вы у нас теперь наибольший. Ой-ой-ой…

Через минуту на рукаве Пензы белела повязка с красным крестом, и, скрывая улыбку, он помогал, вместе с остальными приятелями, втаскивать стонавшую девушку на переднюю площадку трамвая [24] В московских трамваях вход через переднюю площадку воспрещен. . Сурово командуя, он расчистил место для «раненой».

— Вы бы, товарищок, каретку скорой помощи вызвали, — недовольно заметил вагоновожатый. — А то неравно тут еще придавят вашу раненую.

— Да уже с полчаса вызывали, — хмуро ответил Пенза. — Чорт их знает, — так и не прислали. Верно, много дела… А тут перелом ноги, — с парашютной вышки студентка сверзилась. Каждая секунда дорога. Еще не дай Бог, кость насквозь пройдет — такая септицемия будет, что и на тот свет недолго девочку отправить.

Звонкое слово «септицемия» доканало вагоновожатого и он пустил на площадку всю молодую компанию. Удобно устроенные на очищенном месте, приятели отправились домой, с трудом скрывая блеск молодых глаз. Таня для проформы, изредка постанывала.

В скромной комнате студенческого общежития на Гороховой улице уже весело распоряжалась подруга Тани, веселая, наголо остриженная, курносая хохотушка Варя, вся состоящая из упругих полушарий и блеска белых зубов. Жизнь клокотала в ней бурным потоком. Смех рвался из ее груди непроизвольно, как сила от нее не зависящая. Приятели говорили, что Варька ржет, когда ей даже палец показать… Крепкая, коренастая, в мужском костюме, она хлопотливо устанавливала незатейливое угощение на колченогом столе, прикрытом, как скатертью, последним номером «Правды» и встретила пришедших чем-то вроде воинственного индейского клича. Когда ей представили Пензу, она мигом назвала его Мишкой и фамильярно похлопала по спине, чем вызвала косой, недовольный взгляд Тани.

— Пенза, — захохотала она. — А почему не Самара или Саратов? Этакий географический человек! Ну, садитесь вот туда, Миша, как старшой, — на председательское место. «Под образа», как сказали бы наши предки, ежели бы они и сюда своих божьих морд понавешали. А ты, Танька, чего это хромаешь? Кто это тебе копыто подломал? Ведмедище? Вот чорт косолапый! Мы ему за это в пасть стакан перцовки с самого низу вольем: пусть поплачет в наказание!