Иван Наживин - Распутин

Граф моментально прикинул, что такое настроение Григория можно использовать с большой выгодой для себя, и охотно согласился, хотя предстоящие большие расходы и были ему неприятны…

Чрез три часа в большом отдельном кабинете знаменитой виллы Родэ стоял дым коромыслом. К Григорию по пути быстро налипло много всяких благоприятелей — большинство из них он и по имени как не помнил, — и всякий старался кто во что горазд: и старцы, и юнцы, и светлейшие, и проститутки, и сановники, и смуглые черноглазые цыганки, визжавшие и кривлявшиеся под мерный стон гитар, и светские дамы. Пьяны были все за исключением двух до конца ногтей корректных чиновников, которые были, как всегда, командированы от департамента полиции для охраны Григория и для охраны отчасти и от Григория и которым было поручено оплачивать все его пьяные счета немедленно на месте из сумм департамента. Пьяны были все, но все ли веселились, было неясно, но казалось, что многие только кривлялись, притворялись веселыми. Но было очень шумно, очень угарно…

Григорий, сильно выпивший, сидел в сторонке с графом, который пил очень осторожно, и уже немного неверным языком говорил:

— Все видимость одна… И за то, что ты меня в этом удостоверил… по книгам… считай, что Григорий должен тебе… Теперь на ефтот счет у меня твердо… не твердо, твердого ничего нету, ну а все же поддержка… Я думаю, что всех этих домовых человек со страху придумал… потому пусто очень без этого, жутко… А ежели все понять до точки, то ножом по горлу и каюк…

— Ну нет! Ножом по горлу я не согласен! — смеялся граф. — Я бы лучше вот за границу теперь прокатился, проветриться немного да посмотреть, как там и что…

— Чать, деньги прятать? — равнодушно сказал Григорий. — Так и поезжай. Скажи, пожалуйста, сколько в тебе умственности, а в то же время какую ты слабость в себя пустил, а? Ну что жа, всякий по-своему с ума сходит, говорится. У всякого свой домовой…

— Если бы вы мне, Григорий Ефимович, помогли в этом деле, я был бы весьма вам обязан… — сказал граф. — Так, по пустякам, теперь за границу ехать не совсем ловко. Надо дело какое-нибудь придумать…

— Ладно. Приезжай завтра ко мне и все обскажешь, как и что… — отвечал Григорий. — А сичас не говори, все равно спьяну забуду…

Двери широко с шумом раскинулись, и в дымный шумный кабинет вошла Лариса Сергеевна в шикарном вечернем туалете и молоденькая, как будто армянского типа, стройная и хорошенькая женщина в бриллиантах и дорогих мехах. При виде ее глаза Григория вдруг загорелись зеленым огнем.

— А-а, московская, московская… — приподнимаясь, радостно проговорил он. — Ну, не чаял, не гадал. Вот порадовала… Ах, порадовала…

И он без всякого стеснения крепко троекратно поцеловал и смеющуюся, как всегда, Ларису Сергеевну, и московскую гостью, которая давно занозила его, но не давалась, точно играла, точно добивалась чего. И взяв ее под руку, он отвел ее к низкому дивану в углу подальше от стола.

— Ну, садись… Рассказывай, как там у тебя… — говорил он. — Может, испить чего хочешь?.. Шампанского?

— Пожалуй… — с улыбкой сказала новая гостья, снимая перчатки.

Григорий сам принес ей бокал играющего шампанского и сел рядом с ней.

— Ну что мужик твой? Отпустил одну тебя, не побоялся? Да и бояться нечего: недоступная ты… — говорил Григорий, жадно глядя на нее. — Ах, это дело не так у тебя, не так! Не суши свое сердце без любови: без света ее душа темнеет, и солнце радовать не будет… И Бог отвернет лик свой от тебя. Нельзя идти наперекор велениям его! Пожелал я тебя во как, а это от Бога, и грех отказывать…

— Да на что же тебе, святому, моя грешная любовь? — сказала красавица, тепло и как будто чуть-чуть печально глядя в его возбужденное и точно ожившее лицо.

— Какой я святой? Я грешнее всех… — сказал Григорий серьезно. — А только в ентом греха никакого нет. Это все люди придумали… Посмотри-ка на зверей…

— Да ведь зверь тварь неразумная… — сказала красавица своим удивительно певучим, точно бархатным голосом. — Зверь и греха не знает, и Бога не знает…

— Не говори так… — остановил ее Григорий. — Нет, нет, так говорить не следует… Мудрость в простоте, а не в знании… Так-то вот, котенок мой… И не противься, не противься желанию моему…

— Я сказала тебе, Григорий: нет и нет… — сказала красавица. — Я люблю бывать у тебя и слушать тебя, а это — нет!

— Ох, не играй со мной… Ох, не играй… — точно простонал Григорий. — Не знаешь еще ты меня, котенок… Я такого могу наделать, что и сам себе не поверю… Ох, не играй!

Он весь побледнел и вдруг, скрипнув громко зубами, взвился и бросился к столу.

— Ну вы там, фараоны! — из всей силы дико крикнул он. — Валяй мою любимую! «Еду, еду, еду к ней…» Ну, живо…

Снова мерно застонали и зарокотали гитары, и невысокая, уже немолодая, полногрудая цыганка низким контральто с характерными подвывами завела любимую песню Григория, и как только хор подхватил зажигательный припев, побледневший Григорий вдруг обвел всех своим тяжелым взглядом, точно сам не зная, что ему делать, снова громко скрипнул зубами и, вдруг схватив со стола полную бутылку шампанского, со всего размаха хватил ею в огромное зеркало в простенке. Взвизги женщин и хохот мужчин точно опалили его, и вот со стола полетели на пол вазы с фруктами, бокалы, бутылки, подносы, и с сухим треском разлетелась в куски и огромная картина на стене, и стул, которым Григорий с дикой силой пустил в нее. И остановился, не зная, что еще сделать, и дрожа всем телом, только повторял глухо:

— У-у-у… У-у-у… Валляй! Эй, вы там, тащи вина еще!.. Гришка пить хочет…

— C’est à se tordre! — повторял со смехом принц Георг, картавя. — Il est impayable! [49] Умрешь со смеху!.. (фр.).

— Пой, цыгане! Вал-ляй! — кричал Григорий. — Все к чертовой матери!

И в то время как одни официанты торопливо подбирали осколки посуды и зеркал и обломки мебели, другие так же торопливо несли на подносах новые запасы вина и фруктов. Григорий жадно пил шампанское и, видимо, приходил в себя.

В это время одна из его гостей, красивая, строгого типа женщина, родовитая княгиня фон Лимен, с бледным матовым лицом и большими черными глазами, жена знаменитого гвардейца-усмирителя 1905 года, подсела тихонько к московской гостье.

— Это все вы виноваты… — сказала она тихо и ласково. — Отчего вы так противитесь ему? Он ужасно тоскует по вас…

— Извините, я совсем вас не понимаю… — сказала красавица. — Подумайте, что вы только говорите!..

— Ах, оставьте эти смешные предрассудки! — сказала княгиня. — Не спорю, может быть, это и грех вообще — хотя он и говорит другое, — но с ним всякое дело свято… Я принадлежала ему и горжусь этим…