Иван Наживин - Распутин

— Подыхать, знать, нам всем скоро, граф… — вздохнув, сказал Григорий, наливая в тарелку жирной ароматной селянки. — Ну-ка вот перед концом-то селяночки… Ты-то, может, и попрыгаешь еще, а что мне скоро крышка, это я знаю. Все письма дураки подкидывают: убьем да убьем. Сам Хвостов министр, и тот, дурак, все пристукнуть меня намечался, да не вышло дело… Вот и давай поговорим с тобой на прощанье до самой точки…

— Очень охотно, Григорий Ефимович, только я не совсем понимаю, о какой точке вы говорите…

Григорий положил оба локтя на стол и, остро глядя в глаза графу, сказал:

— Какой точки-то? А вот сичас… Только наперед ты мне вот еще что скажи: скрываете вы, ваша братия, от нас, простого народа, что или ничего не скрываете? То есть я не про всех вас вопче говорю, потому из вас тоже много жеребцов всяких, которым кроме бабы да винищи ничего не надобно, нет, я про тех, которые поумственнее, вроде вот тебя… Что-то все думается мне, что вы всего нам не говорите…

— Насчет чего?

— Насчет всего. Почему в газетах вы всегда так пишете, что никто из простого звания ни фика не понимает? Почему промежду собой иногда так говорите, что хошь голову разбей, ничего в толк не возьмешь? И по-русскому как будто, а нет, непонятно! Ты слыхал когда воровской язык? Ну как жулье промежду себя разговаривает? Говорят они по-русскому, а ты, хоть ученый-разученый будь, ни за что и слова не поймешь, хошь тресни… Так вот и у вас. Чего вы от нас скрываете?

— Вы ошибаетесь, Григорий Ефимович… — сказал граф. — Такой язык вырабатывается сам собой, без всякого злого умысла. Представьте себе, что собралась на сходе компания мужиков, и они о своих хозяйственных делах разговор завели — много ли поймет в их разговоре какая-нибудь из ваших барынек? Вы ведь наших барынь хорошо знаете… — подпустил он.

Григорий остро посмотрел на него.

— Верное слово?

— Верное слово…

— Ну ладно. Может, оно насчет разговору и так… — сказал Григорий задумчиво. — Ну а можешь ты мне побожиться… вот как пред истинным… что ничего от нас, простого народу, вы не скрываете?.. Ты хошь и не пырато в Бога-то веруешь, но вот, как пред истиннным, скажи мне… Все равно не выдам — жить мне не долго…

— Да какие же у нас могут быть секреты? В чем?

— Да опять все в том же, в самом главном! — досадуя на непонятливость графа, сказал Григорий. — Я сказал тебе, что я про самое главное спрашивать тебя буду…

— Главное, главное… — повторил граф. — Что — главное? Для генерала Алексеева главное в том, чтобы немцев разбить, у Вильгельма в том, чтобы занять Москву или Петроград и покончить с Россией, у вас одно, у меня — другое…

— Врешь, врешь… — живо возразил Григорий. — Главное у всех одно — то, на чем все держится… Главное — Бог. А остальное все это так, прилагательное… Вот ты говорил, что домовой — это только свое воображение мысли, а в Сибире у нас я с красными много насчет этих делов толковал, так те на крик кричали, что Бога никакого нету. А что же в начале было? — спрашиваю. По-ихаму выходит, что в начале всего была слизь, что ли, какая-то, вроде там соплей… забыл, как они ее называли… и из нее все и произошло. Так, говорю, согласен, пусть будет по-вашему. Ну а слизь откедова? А она, дескать, из этих… ну, тоже вроде пыли, что ли, в воздухе летает… невидимое… И на это, говорю, согласен — а пыль откедова? Конец разговору: не знают!.. Так вот что там, где все кончается, — и слизь, и пыль, и все? Есть что там, али там пустота одна? А ежели что есть, то почему такое несогласие среди людей? Одни говорят там: Троица, другие — Мухамед, жиды на сучок молятся…

— Что вы говорите! — засмеялся граф. — Никакого сучка у них нет… Разве вы не читали Библию?

— Этого ты опровергать не можешь… — сказал Григорий. — Это я сам, своими глазами видел. Старый жид в каморке молился, а я в щель глядел, как он свое дело справляет: очень любопытно мне тут до точки добиться… И вижу, уставился лбом в стену и бормочет что-то там по-своему. А потом, как вышел он, пошел я поглядеть, а в стене здоровый сучок!

Бабушка поставила свой ухват в угол, а через пять минут пошел дождь, но разве пошел он оттого, что бабка поставила ухват в угол? — сказал граф. — Сучок там был случайно…

Григорий посмотрел на него восхищенными глазами.

— А это у тебя насчет бабки здорово вышло!.. — сказал он. — Не хуже, чем с домовым… Значит, мало видеть, надо еще и разбирать уметь, что и к чему… Это ты ловко меня поддел. Вот что значит темнота-то наша!.. Ну да это все единственно, сучок или без сучка — я только говорю, что все по-разному веруют, а раз всякий твердит свое, то значит, все врут… И опять мы у пустого места…

— Над этим люди тысячи лет бьются…

— И никаких толков?

— Как будто… — усмехнулся граф. — Да вы кушайте, а то все уж остыло…

— Так значит, и у вас выходит пустота?.. Так-с… Значит, кругом шашнадцать… Ну-ка, красненького…

— А что вы это все об одном толкуете? — любопытно спросил граф. — И в последний раз, как вы у меня были, об этом же разговаривали…

— Это, милячок, становая кость… — сказал Григорий. — Ежели тут ясности нет, ежели тут у тебя в самой центре запуталось, то… не миновать нам всем вверх тормашками лететь или горло один другому грызть… Эх, да что там!.. — махнул он рукой. — Видно, толкуй не толкуй, а от судьбы не уйдешь. А судьба у всех одинаковая: три аршина земли. И как подумаешь об этом, так скушно станет, так скушно, что и на свет не глядел бы, мать ты моя честная! Оттого я и пью…

— Ну вот вы меня спрашивали, а я вам отвечал… — сказал граф. — А теперь я хочу вас спросить — будете отвечать мне откровенно?

— Отчего же? Буду… — отвечал Григорий. — Никаких таких секретов у меня нету, потому как ничего не боюсь я… Это кто боится, тот лукавит, а мне, ваше сиятельство, на все наплевать… Спрашивай…

— Как я из ваших разговоров замечаю, вы тоже в вере не очень тверды, не так ли? — любопытно глядя на мужика, сказал граф.

— Не тверд…

— Так. А как же вы, сам, в сущности, неверующий, все говорите людям о божественном?

— Неверующий… — повторил Григорий задумчиво. — Этого я сказать так твердо не могу… Я и верую, и не верую, как когда… А что говорю насчет божественного, дак что же? Коли людям это ндравится… Пущай! Знаешь поговорку: чем бы дитё ни тешилось, только бы не плакало…

— А вам не все равно, плачет оно или не плачет?

— Нет, не все равно… — сказал Григорий. — Вот я замечаю, тебе все равно, потому у тебя сердце холодное, а мне не все равно. Раз ты мне зла не сделал, и мне нет охоты вреды тебе делать, а наоборот, хочется как поскладнее… Хочешь насчет божественного? Давай насчет божественного!.. Это первое… А иногда и испытую людей…

— Как испытуете?

— А так, из любопытства, что в ем есть… — сказал Григорий и улыбнулся. — Я ведь страсть какой любопытный… Ну ты вот, чай, слыхал про историю с картиной у графини Игнатьевой? Ну, эдакая голая девка посередке стоит, а вокруг народ собрался, ее разглядывает…