Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории

— Я могу спуститься и столкнуть с дороги двуколку, — предложил Фабио, но Туфа сказал, что для этого уже нет времени и что лучше, чтобы никого не было возле повозки, когда придут немцы.

После этого они молча продолжали путь. В виноград-пиках было полно народу — кое-кто работал, но большинство лежало в тени под лозами и спало,

— Надо их разбудить, — сказал кто-то.

— Нет, пусть спят. Это только подтвердит мнение немцев о нас, а они считают нас лентяями, — сказал Туфа.

Когда они подходили к Толстым воротам, навстречу им вышло несколько человек.

— Ну, как стена? Как она выглядит? Все успели заделать? — посыпались вопросы.

Бомболини посмотрел на Туфу, а Туфа в свою очередь посмотрел на него.

— Нет, еще не все. Они еще там работают.

Все очень удивились и испугались, услышав это.

— Но ведь говорили… Бомболини покачал головой.

— Нет, нет, — сказал он. — Вам сказали неправду: стена еще не закончена. — Неприятно ему было говорить это. — Эх, жалко, пот с нами Маццолы, — сказал он, обращаясь к Пьетросанто.

— А мне жаль, что нет с нами Копы, — сказал Пьетросанто.

Хотя ни Копа, ни Маццола за последние годы не соорудили ничего особенного, но когда-то не было в Санта-Виттории людей более искусных в обращении с кирпичом и камнем.

— Ты сделал то, что нужно? — повернувшись к Пьетросанто, спросил Бомболини.

— Да. Все в порядке. Я позаботился о «Банде». Бомболини зажал руками уши.

— Лучше не рассказывай, — сказал он. — Я не хочу об этом слышать. — Тем не менее он не без уважения посмотрел на Пьетросанто. — Очень было страшно? Трудно тебе было?

— Нет, нетрудно, — сказал Пьетросанто. И вдруг остановился, точно ноги его попали в колодки и перед ним возник невидимый барьер. — Слышали? — спросил он. — Теперь-то вы слышали? Тихо! — рявкнул он.

И тогда они услышали, как в долине зазвучали свистки — не один, а множество, высокие, пронзительные; свист пронесся по долине и пополз вверх по горе, звонкий и чистый, как крик дикой птицы.

Немцы приближались.

Они проехали по Речному шоссе, они промчались вдоль Бешеной речки, они отыскали поворот на проселок, что ведет к подножию нашей горы, они свернули па него и вступили в долину.

Бомболини, услышав свист, побежал вверх по Корсо Кавур, пробежал несколько сот футов, потом повернулся и понесся обратно, вниз по улице, навстречу Туфе.

— Туфа! — воскликнул он. — Что мне надеть?

— То, в чем ты сейчас, — сказал Туфа. — Будь таким, как всегда.

— А что мне им сказать?

— Ничего. Отвечай, когда они будут спрашивать.

— А как мне вести себя? Я не знаю, как мне себя вести.

— Веди себя, как всегда, — сказал Туфа.

— Но я не знаю, как я себя веду.

Туфа пошел вперед, и Бомболини, поскольку Туфа шел быстро, вынужден был вприпрыжку бежать рядом с ним.

— Туфа! — взмолился он. — Ты же знаешь, что сказать. Ты же знаешь, как себя вести.

Туфа продолжал удаляться от него.

— Я хочу, чтобы ты встретил их! — кричал ему вслед Бомболини. — Я хочу, чтобы ты принял на себя командование, меня на это не хватит.

— Не я мэр Санта-Виттории, а ты, и не только мэр, но и Капитан, Предводитель народа. Разве не так они тебя зовут?

Бомболини кивнул. А в воздухе вокруг них по-прежнему звучали и звучали пронзительные свистки.

— Народ выбрал тебя, Бомболини, а не Туфу, — сказал Туфа. И добавил нечто такое, что Бомболини запомнил на всю жизнь, хотя и не понял, почему Туфа ему это сказал: — Ты будешь лучшим мэром, чем мог бы быть я.

Бомболини устал. У него началась одышка, и он еле брел.

— Ну что, Бомболини, идут? — окликнул его какой-то человек, стоявший на пороге своего дома.

Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто говорит.

— Да, идут.

— Теперь уж никуда и не убежишь?

— Нет, теперь бежать некуда.

— Значит, нам остается только сидеть здесь и ждать.

— Да, это все, что нам остается, — сказал Бомболини.

Когда времени оставалось меньше часа (а капитан фон Прум подсчитал, что им понадобится 50 минут, чтобы пересечь долину и подняться по склону горы), он ударил рукой по коляске мотоцикла — раздался глухой звук: «бум», — потом поднял руку, крикнул: «Вперед!», и мотоколонна, выйдя из тени березы, двинулась по Речному шоссе. Поворот на Санта-Витторию нелегко обнаружить, так как дорога от развилки вдруг резко уходит вниз, но фельдфебель Трауб вовремя заметил ее, свернул на проселок и быстрее, чем надо бы, покатил вниз, а тут за первым же поворотом, гораздо раньше, чем он предполагал, возникла двуколка, и он вынужден был так нажать на тормоз, что фон Прум чуть не вылетел из коляски, а грузовичок, следовавший за ними, едва не врезался в мотоцикл.

Трауб слез с седла, чтобы осмотреть двуколку.

— В жизни не видал таких, — сказал он. И крутанул тяжелое, обитое железом колесо. — Дуб, — сказал он. — Железо. Тяжелая, как танк.

— Можем мы ее объехать? Или поднять? Трауб ответил капитану, что нет.

— А ты можешь дать по ней выстрел и разнести в щепы?

— В щепы я могу разнести что хотите, лишь бы это не угодило обратно в меня, — сказал фельдфебель Трауб.

— Уверен, что все там, в этом городишке, наблюдают сейчас за нами, — сказал фон Прум. — Что ж, пусть это будет им уроком.

Они отцепили от грузовичка легкое орудие двойного назначения и выкатили его на Речное шоссе, чтобы Трауб мог прицелиться как следует. Он очень старался, — пожалуй, возился немного дольше, чем хотелось бы фон Пруму, но первый выстрел сделал мастерски. Снаряд ударил в самую середину двуколки, дерево раскололось, и дубовые щепки веером полетели во все стороны. Трауб выстрелил еще и еще раз, пока наконец двуколка не развалилась на части, обнажив и распластав на песке свое уродливое нутро. Куски подобрали и отшвырнули с дороги. Так окончила свое существование сицилийская двуколка Бомболини.

— Смотрите, сколько времени ушло, — сказал Трауб. Но он был горд делом своих рук. — Занятно она подпрыгивала, прежде чем расколоться.

На дороге пыль стояла столбом, и, проехав по долине этак с полмили, они вынуждены были остановиться, вытереть глаза и рот и надеть очки. Грузовичок и орудие двойного назначения были, словно саваном, покрыты слоем тонкой белой пыли.

— За такие штуки надо заставлять их платить, — сказал Трауб. И указал назад, на двуколку. Ему понравилось держать руку на орудии, понравился запах масла и пороха, и ощущение горячего металла под пальцами, и чувство удовлетворения, которое он испытал, когда снаряд вонзился в дубовую двуколку и расколол ее. — Так учат щенят, капитан. Их не мучают, но наказывают, если они плохо себя ведут.

«Осознанная жестокость, — подумал капитан. — Просвещенная жестокость. Цивилизованная жестокость». Эту мысль он позже записал в своем дневнике.