Ярослав Кратохвил - Истоки

Зато Фишер, которого взбесили ненавистные ему австрийские физиономии, в пылу отважного протеста снял фуражку и во все горло запел:

Сначала к нему присоединились голоса кадетов, а там и русская толпа подхватила слова знакомой песни. Общий чешско-русский, славянский боевой напев наполнил души чехов необыкновенным ощущением силы и вскружил юные кадетские головы. У Томана пеленой застилало глаза, и в полном упоении он выхватил из чьих-то рук один из красно-сине-белых флажков, порывистым и ликующим движением поднял его над головой и, выкрикивая слова песни, пробирался, словно шел в атаку, ближе к кадетам, а вместе с ними — и в передние ряды толпы.

Бараки военнопленных солдат с низкими завалинками были облеплены пленными, как ветка пчелиным роем.

Казармы русской охраны, к которой направлялась процессия, находились в другой части лагеря. Там, в северной тени, лежал еще голубоватый снег, и проулки между бараками были пустынны. Ожидая коменданта, солдаты сидели на нарах или наспех прибирались. Унтер-офицеры торчали у дверей, готовые подать уставную команду.

Со стоек нар сталактитами свисали шинели. Рядом на веревках сушились портянки. Барак был наполнен их вонью и испарениями.

Фишер первым проскользнул внутрь следом за полковником Гельбергом.

— Смирно! — загремела команда.

Солдаты разом поднялись и застыли навытяжку на местах.

Комендант поздоровался:

— Здорово, молодцы!

Казарма содрогнулась: бездушно выкрикнутые, стертые слова солдатского приветствия грохнули о стены залпами выстрелов.

Полковник с усталой ласковостью заговорил:

— Принес я вам, ребята, великую весть: у вас новый царь. Его величество государь Николай Второй передал свою монаршую власть и свои тяжкие обязанности в сильные руки более молодого самодержца. И вот русский народ пришел ко мне и к вам, чтобы поздравить нас и подтвердить, что новый народный царь избран на великий труд не только волей божьей, но и волей народа и что весь народ его поддержит. Поздравляю вас, ребята!

Солдаты стояли молча и неподвижно. Выдержав паузу, полковник продолжал:

— Временный комитет народных представителей, объявивший от имени народа о поддержке нового царя, призывает вас сохранять спокойствие. Будьте уверены, что наша общая борьба за свободу дорогого отечества ни на минуту не остановится и не ослабнет от такой перемены на троне. Ребята! — Теперь его голос зазвучал теплее. — Да здравствует русский народный царь! Да здравствует Россия! Да здравствует победа!

Солдаты по-прежнему стояли без движения, без звука. Через окно, высоко в бревенчатой стене, проникал тусклый луч солнца и, прямой, неподвижный, прорезал испарения барака и рой пляшущих пылинок.

В общей оцепенелости произошло только одно движение: комендант повернулся, чтоб уйти, да вовремя спохватился. Обернувшись снова к окаменевшим солдатам, он крикнул:

— Троекратное «ура»!

Солдаты вяло и без души повторили:

— Ура!.. ура!.. ура!..

Редкие голоса рассыпались по всему помещению, как горох.

И только когда комендант зашел в следующий барак, некоторые из наиболее любопытных солдат решились выйти во двор. Торжественно настроенная толпа со знаменами встретила их выкриками. Из задних рядов, оттуда, где трепыхался скромный красный флажок, кто-то надсаживал глотку, пытаясь перекричать приветствия передних:

— Братья!.. Да здравствует мир!..

Солдаты смотрели на все это с неживой, растерянной улыбкой. Они никому не отвечали и жались друг к другу, как робкие овцы на базаре. Более смелые обошли потом казарму с другой стороны и влились в задние ряды толпы.

— Расходитесь! Конец! — скомандовал комендант, вернувшись к торжественным знаменам с депутацией из последней казармы.

Он сказал это только Трофимову и знаменосцам, но знаменосцы сейчас же с великим усердием принялись резкими полицейскими голосами разгонять толпу:

— Разойтись! Граждане! Разойтись!

Солидные граждане, группировавшиеся вокруг знамен, повторяли эти призывы.

Знамена теперь уперлись в толпу, и толпа повернулась. Полковник Гельберг прошел немного вместе со всеми и остановился посреди большого двора, отделявшего казармы русской воинской части от бараков военнопленных. Поток людей разбивался о него, как вода о камень.

В дальнем конце двора толпа принялась весело перекрикиваться с пленными. Пленные сначала отвечали разрозненно и близко не подходили, а потом отлепились от серых стен и смешались с толпой.

Тогда комендант, озабоченно наморщив лоб, крикнул вперед:

— Оставить пленных!

И тотчас знаменосцы, обернувшись, усердно, чуть ли не с возмущением, подхватили:

— Оставить пленных! Проходите, проходите!

Какой-то краснолицый верзила вскочил на крышку колодца и завизжал:

— Граждане! Русские люди! Оставьте пленных! Граждане! Брататься с врагами родины позор для свободного русского человека!

Маленький солидный гражданин в шинели чиновника яростно закричал в сторону пленных:

— Видали, обрадовались нашей беде! А нечего радоваться! Подождите, проклятые, узнаете руку русского царя да русский кулак!

Кто-то, чье лицо в этой спешке невозможно было разглядеть, злобно вырвал трехцветный флажок из рук Томана. Со всех сторон вдруг закричали:

— Вперед! Не останавливайтесь, граждане!

И все голоса утонули в энергичных многоголосых призывах:

— В город! В город!

Толпа охотно поддалась этому призыву. Знамена решительно двинулись вперед, за ними толпа, как стадо, стихийностью своего движения увлекая и военнопленных.

За последним бараком, там, где улица вливалась в учебный плац, поперек дороги, будто грабли поперек канавы, возникла цепь штыков. Демонстранты просачивались через нее за своими знаменами, как вода сквозь зубья. Солдаты громко торопили русских и орали через их головы:

— Пленные, назад! Пленные, назад!

А тех пленных, которых течение прибивало к ним, солдаты энергично отгоняли прикладами.

Лейтенант Томан догнал знамена только посреди плаца, на полпути между лагерем и городом. На обширном плацу, ограниченном серыми военными бараками и домишками предместья с почерневшими заборами садов, пестрая толпа разлилась широко. Посреди этого большого пространства сама она вдруг показалась маленькой и бессильной. Зато позади нее, до самых бараков, тянулись многочисленные группки русских солдат, торопящихся в город. Растянутая линия толпы задерживала их как плотина воду и увеличивалась за их счет. Восторженный Томан присоединился к доктору Трофимову, но угрюмая серьезность последнего вскоре начала угнетать его.

Здоровенные знаменосцы замедлили шаг, положили тяжелые древки на плечи и закурили.