Жорж Бордонов - Копья Иерусалима

— Крестовый поход — это мужское дело. Бывают обстоятельства, в которых отец не может рисковать.

— Что вы имеете в виду?

— Наивное дитя, я могу умереть в пути или на море. Кто заступится за тебя?

— Оруженосец Гио, люди из нашей свиты. Вы, наверное, думаете, что я не способна сама за себя постоять?

Тогда вмешался я:

— Госпожа, пожалуйста, оставьте нас вдвоем.

Ока сразу поняла, что я решил взять старого хозяина хитростью, а не идти напролом. Нужно было прекратить сражение, удалиться на цыпочках, дать созреть этой мысли в его большой лысой голове. Но, прежде чем я открыл рот, он проговорил:

— Гио, вполне достаточно меня и волонтеров домена. Сын и дочь останутся здесь, дома.

— Но, господин мой, если воля Жанны такова? Если ее проснувшиеся разум и чувство повелевают ей отправиться в путь?

— Еще раз и окончательно — нет! Это безумие, и я запрещаю его своей властью.

— Никто не спорит, сеньор Анселен, вы имеете на это полное право.

— Я подозреваю, что совесть и сердце Жанны пробудились с чьей-то помощью. Признайся, что ты тайно переговорил с ней?

— Мы говорили только в вашем присутствии. Но не удивляйтесь, и раньше у многих призвание к крестовым походам пробуждалось именно так. Оно походило на развитие болезни. Сестра увлекала брата, сосед — соседа, один человек воспламенял целую деревню. Это было как снежный ком. Огромные толпы двинулись на восток.

— Да там и остались!

— Однако же ваш родной отец умер в собственной постели.

— Он был из другого теста — суров и могуч, а Жанна такая хрупкая…

— Силы жизни сокрыты и неведомы, господин Анселен. Случается, простая горячка в один день скрутит здоровяка, а какой-нибудь заморыш выберется из худшей переделки. Поверьте мне, ничто не может удержать душу, охваченную страстным стремлением стать участником крестового похода, даже родительская воля отца.

— Ты сам заявлял, что дух крестовых походов угас.

— Значит, я ошибался, он все же еще не угас окончательно. Однако больше я ничего не скажу и не стану уговаривать вас. И так я уже почти жалею, что попал сюда и разрушил покой вашего дома.

— Напротив, я благодарю тебя и знаю, что ты доволен сам. И все-таки Жанна и Рено останутся здесь. Они обязаны позаботиться о Молеоне.

— Да, должны. Но лишь из послушания вам.

Здесь оруженосец Гио снова прерывал свой рассказ. Он отпивал глоток вина, рассеянно помешивая угли в жаровне. Иногда в такие моменты он просто замирал, опустив веки, или же, обводя затуманенным взглядом своих слушателей собирался с мыслями.

Снаружи завывал порывистый ветер, дождевые струи хлестали по деревянным ставням. Клочья сажи падали из трубы в камин и оседали черноватой пылью на раскаленных угольях, рассыпаясь в языках пламени…

После полудня Жанна собралась на охоту со своим братом. Все мы сидели за столом, когда она попросила его об этом ровным голосом, хотя глаза ее уже блестели от предвкушения удовольствия. Рено был удивлен, но согласился. Было ясно, что она хочет воспользоваться поводом, чтобы переговорить с юношей и сделать его своим союзником. Погруженный в свои мысли, старик не обратил на это внимания. Почему бы и нет, — думал он, — она огорчена отказом, ей нужно встряхнуться и развеяться. Между тем он знал, что она терпеть не может эти соколиные забавы, находя их бессмысленными и жестокими. Ему же самому был крайне необходим покой. Душа его разрывалась на части: одна ее половина стремилась хотя бы к внешнему умиротворению; другая терзалась тайными упреками: «Вправе ли я запретить ей следовать за мной, ей, всегда и во всем впадающей в крайности? Остудить ее юный восторг? Разочаровать ее, выдвигая пустые доводы, о которых она вспомнит потом отнюдь не с благодарностью? В ее возрасте невозможно быть хладнокровной. А когда речь идет о Иерусалиме!..»

Он еще делился со мной своими тревогами, а Жанна уже садилась в седло с соколом на руке. Прекрасная пестрая птица била крыльями. Бледный солнечный луч осветил лес. Рыцарь Рено, забыв свою вчерашнюю обиду, весело смеялся. Он помахал нам рукой и перегнулся через седло, чтобы поцеловать сестру. Они проехали под аркой ворот и пустили лошадей в галоп. Большие серые собаки окружали их и лаяли во всю глотку.

— Разве можно быть такими красивыми! — воскликнул старый сеньор. — И ты хочешь, чтобы они растеряли свои сокровища в дороге?

— Боже сохрани, но неисповедима воля Его.

Он издал нечто вроде стона и сказал:

— Вот именно! «Богу угодно» — это был клич первого крестового похода! Ему угоден отец. Ему угодна дочь. Кто еще? Мой удел обезлюдит.

— Сеньор Анселен!

— Да, я увлекся. Но ее просьба отравила мою радость. Я ехал с чистым сердцем человека, оборвавшего все свои связи и отрекшегося от всего. Сейчас же та нить, что связывает меня с Жанной, дрожит во мне и не дает мне покоя. Я пытаюсь понять, кто из нас прав, дорогой Гио, но мне это никак не удается.

Он трижды повторил:

— Тоска замучила меня!

Мне так хотелось сказать ему: «Самое трудное еще впереди. Готовьтесь к новому нападению», — но, из осторожности, да и пожалев старика, я воздержался. Он еще не созрел для поворота в мыслях. По собственной глупости я мог привести его в бешенство. Если бы я начал говорить, он вскочил бы в седло, догнал детей и не дал бы им столковаться обо всем.

О чем они говорили тогда, мне неизвестно. Я видел лишь, что, отправившись на охоту веселыми, они вернулись тихим шагом, в строгом молчании. Охотничьих птиц с ними не было. Гоня прочь беспокойство, старый господин спросил:

— Вы потеряли их?

— Нет, отец.

— Юрпель рассвирепеет. Он так старался их выдрессировать, и именно для вас!

— Вот, — сказала Жанна, — их колпачки и окольцовка.

— Вы их сняли?

— Отныне соколы нам больше не нужны.

Пухлые губы Анселена задрожали. Предательская влага заблестела в уголках его глаз.

— Отец, — воскликнул Рено, — я должен поговорить с вами. Иди, Жанна. Оруженосец Гио, вы можете остаться.

Вчетвером мы вошли в зал. Наступил решающий момент. Нам помогала мысль о том, что потом мы бы легче вздохнули, радость снова снизошла бы на нас.

— Отец, — начал Рено, — по счастью, виконт еще не дал нам ответа по поводу фьефа.

Анселен попытался и на этот раз уйти от разговора, в тщетной попытке оставить все как есть, ухватившись за эту соломинку.

— Ты шутишь, Рено. Фьеф принадлежит тебе. Ответ виконта нужен лишь для проформы. Я ввел тебя во владение Молеоном на общем сборе, и все признали тебя хозяином, — вот это важно.

— Я не шучу. Я не желаю этого. Кроме того, мы потеряли соколов не по случайности и не из-за неумения: мы сами выпустили их на свободу… Отец!

— Да, мой сын?

— Жанна и я, мы говорили сейчас с глазу на глаз, как ни разу не говорили прежде, полностью открыв свои сердца друг перед другом. Мы убедились в истинности поговорки о том, что нельзя разделить близнецов, не причинив им вреда, настолько сильна связь между ними. Чего захочет один, того же хочется и другому, даже если он сам этого не понимает; но бывает достаточно одного взгляда, одного слова — и все становится ясно.