Кадзуо Навата - Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

— Да если бы я даже попытался что-то объяснить им, — ответил Кихэй с грустной улыбкой, — вряд ли до них бы это дошло. Тот, кто никогда не знал голода, не в состоянии понять, какое тяжкое это испытание.

— Значит, сам-то ты понимаешь, да?

— Вспомни, что они говорили… — со вздохом сказал Кихэй. — «Если из нужды можно выбраться таким легким путем, то низшие сословия и вовсе лишатся привычки к труду… Да и хитрить начнут — займут денег и будут ходить с ясными глазами…» Они совсем ничего не знают, да и знать не хотят… «люди из низших сословий и без того склонны бездельничать…» Эх… — Кихэй вздохнул и в отчаянии покачал головой. — Как живут бедняки, о чем думают, что такое нужда… эти люди о таких вещах не имеют ни малейшего понятия.

— Но ты-то понимаешь?

— Случилось это пятнадцать лет назад, — глухим голосом начал Кихэй. — Ты, конечно, про это не слышал… — был тогда один бондарь по имени Китибэй, часто к нам приходил торговать своим товаром… так вот он от нужды убил жену, двух детей своих и покончил с собой.

— Я помню эту историю, — сказал Хисаноскэ. — Бондарь по имени Китибэй и ко мне домой приходил, у него еще была очень хорошенькая дочка.

— Ее звали Нао, — сказал Кихэй. — Имени я ее не знал, но помню, что была она красавицей, лет ей было тринадцать-четырнадцать. Точно, — кивнул он. — Помнится, бондарь повредил ногу, и она стала приходить — то принести, то забрать ушат.

— Да, — кивнул в ответ Кихэй, безотрывно уставившись в одну точку, словно глядя куда-то вдаль.

На лице Хисаноскэ отразилась смутная догадка. Быть может, Кихэй любил ее, подумал он про себя.

— Я ходил домой к Китибэй, — проговорил наконец Кихэй, — тайком от отца. Мать велела мне отнести деньги монаху за чтение сутр, ну я и… Оказалось, что Китибэй вывихнул ногу, и с тех пор его преследовали неудачи, долги и невыполненные обязательства все росли, и в конце концов, когда уже не осталось никакой надежды, вся семья покончила жизнь самоубийством.

Об этом Кихэй узнал от старого управителя дома Китибэй. По его словам, «Китибэй был человек искренний, честный и нерешительный, что называется, простоватый». В детях души не чаял, и отдать дочь на службу в чайный домик ему конечно же и в голову не могло прийти. — Если б он со мной посоветовался, я бы ему наскреб хоть немного, — сказал старик.

— В тот вечер или на следующий, — продолжил Кихэй, — к отцу пришел гость, разговор зашел об этом происшествии. Гостем — это я хорошо помню — был как раз отец братьев Фудзии, Дзусё. Они обсуждали самоубийство семьи Китибэй. «Всего-то одно-два рё серебром, такие деньги любой может дать, у кого ни попросишь, и все бы обошлось… и зачем было идти на такое безрассудство… — бывают же люди…». Так они сказали, я не преувеличиваю, почти слово в слово.

— Вот тогда я и подумал… — вновь заговорил Кихэй после небольшой паузы. — И старик-управитель, и мой отец, и господин Дзусё, говорить-то они говорят, будто одно-два рё — деньги небольшие, но ведь семьи Китибэй уже нет на свете. А попроси Китибэй эти деньги пока еще жив был, нашлись бы люди, которые легко бы их одолжили ему? Я думаю, нет. Во всяком случае, те, что так рассуждают, наверняка бы не дали.

Хисаноскэ согласно кивнул.

Тогда-то Кихэй и придумал про дверцу. Известно, что чем беднее человек, тем он щепетильнее. Просить подаяние бедняку просто невыносимо. А вот получить немного денег в долг, не встречаясь ни с кем лично, без расписок и процентов, когда возникает в том насущная необходимость, никто из них, пожалуй, не отказался бы. Так рассудил Кихэй.

— А ящик я повесил уже после смерти отца, когда стал главой семьи, — продолжал он, — посоветовался со стариком-управителем дома Китибэй и для начала дал знать об этом ящике только людям, жившим на закоулках кварталов Коганэ и Ямабуки. И еще попросил брать деньги только в случае крайней нужды. Полгода никто не приходил, потом посетители появились… Старик-управитель считал, что возвращать никто не будет, — то же самое ведь сказали Фудзии и Вакидани: мол, взять-то возьмут, а вот возвращать вряд ли кто будет… И правда, первые года два ящик чаще пустел, чем наполнялся, и мне порой нелегко было докладывать туда недостающие деньги.

— Ты никогда не думал прекратить все это?

— Думал, — кивнул Кихэй, — потому что время от времени мне бывало тяжело. Но всегда в трудную минуту вспоминал я о юной дочке Китибэй, той девушке по имени Нао… размышлял о том, что у нее, у Нао, было на душе в ее смертный час.

Хисаноскэ отвел глаза.

«Так вот как сильна была его любовь», — все стало ему ясно.

— Это всегда меня и поддерживало, — продолжал Кихэй.

В самом деле, стоило подумать о погибшей девушке, и его собственные трудности казались ему не стоящими внимания. «Пока могу — не брошу», — думал он всякий раз в трудную минуту.

— Прошло время, и некоторые люди начали возвращать деньги, — сказал Кихэй. — Ящик теперь чаще полон, чем пуст. Бывает даже, что там денег больше, чем я положил.

— Ты победил, — проговорил Хисаноскэ, отвернувшись от него. — Победила твоя вера в то, что чем беднее человек, тем он честнее.

Кихэй взглянул на Хисаноскэ, — и его вдруг пронзила догадка. Всмотревшись в профиль Хисаноскэ — тот продолжал сидеть, отвернув лицо, — Кихэй воскликнул:

— Ах, вот оно что! Ты тоже все это время подкладывал деньги в ящик, верно?

— Да что ты, с какой стати?

— Не отрицай. О дверце знают только люди из окрестностей Коганэ-тё и Ямабуки-тё, а ты и там в замке недавно говорил… ах да, вот еще вспомнил… Однажды вечером в середине прошлого месяца от той дверцы в заднем заборе донесся шум потасовки, и кто-то крикнул: «Да как тебе не стыдно!» Тогда я не обратил внимания, но сейчас точно вспомнил — это был твой голос.

— Просто тогда явился этот Дзюдзиро, — смущенно проговорил Хисаноскэ. — Явился этот мерзавец и давай шарить в ящике…

— А ты пришел, чтобы положить денег.

— Ну я и взорвался, — сказал Хисаноскэ. — Не знаю, как он разузнал о ящике, но ему и ему подобным я и гроша бы не дал, вот я и схватил его, без раздумья, и отколотил хорошенько.

Кихэй низко опустил голову и тихо, шепотом, проговорил:

— Спасибо тебе.

— Долгий у нас с тобой разговор вышел, — сказал Хисаноскэ и поднялся. — Хочешь, вместе вернемся?

— Как ты думаешь, что решит ёриаи? — спросил Кихэй, прибирая стол.

— Не волнуйся, я возьму это на себя, — ответил Хисаноскэ. — Примерно понятно и кто положил кляузу в ящик для петиций. Слышишь — это уже понятно. Вот так-то, — кивнул он головой. — Это дело рук ростовщиков, которые ссужают деньги беднякам в окрестностях квартала Коганэ. Эти пройдохи жиреют на крови бедных, для них твоя дверца в заборе — злейший враг.