Роберт Гулрик - Верная жена

Кэтрин витала в облаках. Она с трудом вспоминала, где находится.

Мужу она писала каждый день, придумала в подробностях свою жизнь. Она старалась, чтобы Ральф помнил о ее власти над ним, о ее способности вывести его из одиночества. Она обещала вернуть домой сына и вырастить прекрасный сад.

— Расскажи мне о нем, — попросил как-то после секса Антонио.

Его голова лежала у нее на груди. Темные волосы щекотали ее, приводили в состояние блаженства. Она закрыла глаза и постаралась вообразить себе лицо любовника. Ничего не увидела, хотя четко могла представить лица тех, кого едва знала.

— Мне интересно все. Расскажи еще раз.

— Он высокий. Плотный.

— Толстый?

— Нет, ничуть. Сильный.

Она осторожно подбирала слова. Ей хотелось доставить удовольствие — это была ее профессия. Хотелось рассказать Антонио то, что он жаждал услышать

— Судя по всему, у него много денег. Я даже уверена, что много. У него несколько направлений бизнеса. По большей части металл — для железных дорог, станков и прочего. Все в городе работают на него. Отсюда богатство. У него имеется свой железнодорожный вагон. Он гордится, что владеет автомобилем. И домом, но ты это знаешь. По большей части он молчит. Любит поэзию. Я читаю ему перед сном. Он очень печален. Часто грустит.

— Представь, как мы будем жить в этом доме. Какие вечера будем устраивать!

Тут Антонио фантазировал сам, без ее помощи. Такие же сборища, как и его жизнь сегодня, но только больше людей, больше денег, больше шампанского и всего, что приводит к наслаждению. Женщины будут прислуживать ему, приводить в порядок запачканную одежду. Отца похоронят рядом с сестрой. Тони будет плевать на его могилу.

Откуда возьмутся люди? Они станут приезжать на поезде из Чикаго, из Сент-Луиса. Бесконечная череда гостей, которые будут делать для него что угодно, потому что он, если ему вздумается, сделает для них все. Он будет бриться перед золоченым французским зеркалом. Займется сексом с кем-то другим, а Кэтрин будет на это смотреть. Спать в позолоченной кровати, которую его мать привезла из Италии. Они вместе будут принимать наркотики, доставленные из Чикаго, шататься по улицам, смеяться без причины, и никто не посмеет сделать им замечание. А деньгам не будет конца, как не будет конца райской жизни,

— В доме до сих пор хранятся твои игрушки, в шкафах висят платья твоей сестры. И твоей матери. Прекрасные наряды.

— Ты будешь их носить.

— Я примеряла. Они слишком малы. Пожалуй, Алисе подойдут. Правда, они давно вышли из моды, выглядят, как музейные экспонаты. В туалетном столике твоей матери лежит шкатулка с драгоценностями. Жемчуг, изумруды, рубины. Бриллиантовые бантики для волос. Часы с бриллиантами. Все, что она забыла захватить, когда уезжала. А может, не могла.

— Он поднял руку на мою прекрасную мать. Избил до крови. Она вряд ли понимала, что делает. Умчалась в том платье, что на ней было, и с собой ничего не взяла.

— Вещи по-прежнему на месте.

— Но я против Алисы. Не хочу, чтобы кто-то был рядом с нами.

Кэтрин утомилась. Устала его утешать. Тони так и не повзрослел. Остался маленьким мальчиком, замерзшим в детстве и не сумевшим оттуда выбраться. Она знала, что смерть отца, бриллиантовые бантики и грубое, похотливое пренебрежение не вернут ему потерянного, потому что потерял он время, а приобрел ненависть.

Тони тоже это знал. Он старался помнить свою сестру, мать, но его ум никак не откликался. Ненависть была раскаленным штырем, на который была насажена его судьба.

— Ральфу очень тебя недостает. Он раскаивается в содеянном. Его не отпускает эта боль.

— Думаешь, я не испытываю боли? Думаешь, мне нравится моя пустая жизнь?

Ей следовало быть очень осторожной, как циркачке на натянутой проволоке.

Ночами Тони не спалось. Сердце его колотилось, кровь стучала в висках, на тело что-то давило. Он ворочался до рассвета. Когда терпеть более не было сил он пробовал забыться морфием, опиумом, вином, но, проснувшись, не чувствовал себя отдохнувшим.

Ему казалось, что его душа, его ненависть отражаются на лице. Что кожа на лице лопается и гнев в виде гноя стекает с высоких точеных скул.

Ел он только для того, чтобы не умереть, но самую изысканную пищу. Устриц и шампанское. Перепелов и икру. Из Южной Америки ему привозили арбузы, из Пармы — ветчину. Эти вкусности заменяли ему ласку давно умершей женщины, той, которая, как он считал, любила его ребенком.

Сексом он занимался, потому что был красив. Груз привлекательности делал его доступным. Кроме того, в этом процессе случался момент, когда он забывал, кто он, забывал все, забывал отца, мать и маленькую идиотку-сестру, забывал о побоях Ральфа, о самом Ральфе, холодном и трезвом, желавшем отправить его, восьмилетнего мальчика, в ад. Во время секса мозг словно отключался. Оставались только движения, удовольствие и мастерство. Тони существовал в сексуальной горячке. Иногда после такого сношения ему удавалось уснуть на час-другой.

— Не говори мне об этом. Не говори о нем.

— Как хочешь.

Кэтрин была исключением, женщиной, к которой он возвращался снова и снова. Той, которая понимала толк в любви. Жизнь ее не пощадила, но лицо было все еще прекрасно, а тело здорово. Она отлично представляла, во что ввязалась. Она видела душу Тони, и этот огонь не сжег ее.

С Алисой все была иначе. Однажды вечером Тони напился. В это время Кэтрин в Висконсине выходила замуж за его отца. Он заметил Алису, когда на рассвете, шатаясь, брел домой. Она стояла неподвижно на углу темной улицы. Он подошел и сказал пару слов. Секс между ними продлился не долее звучания первых аккордов Лунной сонаты. В полном молчании, словно ему было скучно, а Алиса была глухонемой.

— Я знаю, где она, — сообщил Антонио.

— Кто?

— Алиса. Она в «Дикой кошке».

Кэтрин отвернулась и закрыла лицо руками. Тони Моретти улыбнулся.

Алиса…

Кэтрин Лэнд исполнилось восемь лет. Ее мать умерла, а сестра только-только начинала ходить. Отец от горя потерял рассудок. Он не переносил солнечного света, прикосновения одежды к коже, вкуса слюны в собственном рту. Боль заливал дешевым спиртным. Потерял бизнес и друзей.

У них больше не было денег. Не стало дома. Их мебель, мебель ее матери, валялась на улице в снегу.

А после скончался и отец, через шесть лет. Кэтрин не посещала школу, потому что они не жили долго на одном месте и потому что на ней был ребенок.

Отец погиб от алкоголизма. Допился до смерти, но Кэтрин понимала, что умер он от разбитого сердца. Такое случается. Он спивался на глазах, и это не было ни романтично, ни печально. Все было жалко, недостойно и мучительно. Этот процесс она бы сравнила с усилиями лошадей, тянущих по грязи тяжелую повозку.